Юлиан Семенов - Горение (полностью)

- Не надо, - ответила Гуровская. - Пусть наша работа останется нашей, Юзеф. Он слишком раним...

- Значит, мы - толстокожие слоны? - Дзержинский искренне удивился. - В революцию приходят ранимые люди, равнодушные никогда не приходят в революцию, Геленка.

- Я не то имела в виду. Он, как бы это сказать... Слишком мягок, что ли, слишком женственен...

- Женственность порой крепче показной мужественности, а мягкость - что ж, мягкость - одно из проявлений силы.

- С вами трудно спорить.

- А разве мы спорим? Ну, будет, ладно, коли вы считаете, что не надо, мы обдумаем ваше мнение; насильно к себе никого не тащим. Революционная партия, которая принуждает к сотрудничеству, - Дзержинский даже фыркнул, - разве такое возможно?

...Николаев был таким же шумным, толстым, проворливым, как и в маньчжурском поезде, словно и не долгие месяцы прошли, а короткие, быстротечные дни.

- Ого! - сказал он, входя в номер Гуровской. - Ничего себе живут революционеры в изгнании! Ваша берлога? Дзержинский посмотрел на Елену Казимировну:

- Моя приятельница сняла этот номер специально для нашей встречи.

- Зачем деньги зазря бросать? Ко мне бы приехали, да и все!

- За вами могут смотреть - за каждым заметным русским нет-нет да присматривают.

- Я пойду в библиотеку, Юзеф, - сказала Гуровская, - располагайтесь, как дома.

Дзержинский удивился:

- Мы вас стесняем?

- Нет, нет, право же, нет! Я вспомнила, что мне надо сегодня до закрытия взять книги, завтра экзамен!

(Шла Елена Казимировна не книги брать: она вдруг до отчетливой, близкой, ужасающей ясности вспомнила лицо Аркадия Михайловича Гартинга и его голос: "Я к вам как-нибудь на этих днях заскочу, ладно? Без звонка - а то здешние телефонистки любопытны, хоть русской речи и не выучены". И представилось ей, что Гартинг сейчас идет по коридору, застланному мягким ковром, останавливается возле ее номера, стучит костяшками сильных пальцев в дверь... Господи, ужас!

Она решила позвонить ему и предупредить, что навещать ее сегодня никак нельзя, потом, для маскировки, взять какие-нибудь книги у "Гумбольдта" и быстро вернуться. Однако телефон в русском посольстве не отвечал, на известной ей конспиративной квартире Гартинга тоже не было, и Гуровская присела в вестибюле, за столиком, вроде бы читая газету, а на самом деле неотрывно глядя на вход, и такой она себе показалась отвратительной и грязной, что прямо хоть иди сейчас к Шпрее и топись...)

- Бред какой-то, - ярился Николаев, - бред, понимаете?! Япошки ведь нас отлупят, наверняка отлупят! Надо же додуматься до того, чтобы скандалить с микадо! Зачем? В чьих интересах? Кто это затеял, Феликс Эдмундович? Кто?

- Кто? Кто, Кирилл Прокопьевич?! - в тон Николаеву поинтересовался Дзержинский. - Бюрократия, Армия, Царь. Разве не ясно? Ваш брат тоже хорош. Сколько денег от промышленников в казну идет на эту авантюру?

- Идет-то идет, а что станется?! Во что эти деньги превратятся? Думаете, жаль платить? Отнюдь! Готов! Но - на дело, на дело!

- Вот поэтому мне и надобно было вас видеть. Во-первых, спасибо за те деньги, - Дзержинский достал несколько купюр и протянул их Николаеву. - Вы меня крепко выручили тогда.

- С ума сошли? - деловито поинтересовался Николаев.

- Не обижайте, - легко попросил Дзержинский, - не надо. Вопрос о другом сейчас пойдет, Кирилл Прокопьевич. Нам снова деньги нужны, очень много денег, и мы хотим просить их у вас заимообразно.

- Много - это как?

- Это две тысячи.

Николаев тихонько засмеялся.

- Много, - повторил он, не в силах сдержать мелкий, вибрирующий смех. Две тысячи! Это - много для вас?! Ой, рассмешили, две тысячи! Не серьезная вы организация, если для вас две тысячи - это много...

Дзержинский нахмурился:

- Мы, как организация, состоим из тех, кто в месяц зарабатывает двадцать рублей, Кирилл Прокопьевич.

- Ну, это понятно, это они, бедолаги, - все еще не в силах успокоиться, продолжал Николаев, колышась в кресле, - а вы сколько получаете от своих партийных ЦК?

- B месяц получаю тридцать. Мои разъезды оплачивает ЦК. Квартиру, в случае нужды, тоже.

Николаев смеяться перестал резко - будто все время был серьезен:

- Выдержите так?

- Как?

- В нужде, чахотке, в изгнании, ссылке. Выдержите!

- Я верю.

- А ну - усталость?

- Я же не себе служу.

- Вы, кстати, сказали - заимообразно. Когда собираетесь отдать?

- Когда нужно?

- Допустим - через год.

- Хорошо. Мы вернем.

- Как соберете?

- Соберем. Постепенно соберем. Чем большее количество мужиков будут разорять, тем больше их придет на фабрику, чем больше их станет на фабрике, тем больше появится вопросов, на которые ответ дадут не "Биржевые ведомости" и не "Новое время", а мы.