Даниил Коцюбинский - Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

Закон гласил, что в случае группового дела все участники судятся той судебной инстанцией, в юрисдикции которой находится подельник, занимающий наиболее высокое положение, то есть в данном случае – великий князь Дмитрий Павлович. Особого суда для членов императорской фамилии, однако, в России предусмотрено не было: их участь, согласно существовавшей традиции, решал лично царь.

Дело об убийстве Распутина передали Николаю, и тот похоронил его в бумагах своей личной канцелярии.

Несмотря на весь свой невротический энтузиазм и громадье прожектов, которыми заговорщики (включая тех, кто стоял за спиной убийц Распутина) тонизировали себя в период подготовки и осуществления покушения, они, судя по всему, так и не сумели выработать определенного плана, жестко фиксирующего последовательность дальнейших действий и закрепляющего за каждым из участников решение конкретных задач.

Каждый, вероятно, предполагал, что дальше события станут развиваться в нужном направлении «сами собой», а точнее, что ответственность на себя возьмет «кто-то, но не я».

Чтобы убедиться в этом, достаточно просто сопоставить уже цитированное выше сожаление Николая Михайловича насчет того, что Феликс и Дмитрий Павлович «не докончили начатого истребления», – с оценкой ситуации, данной Юсуповым примерно в те же дни. «Отныне, – заключил я, – мы в стороне от политики. Теперь других черед. С Божьей помощью да послужат они на благо общему делу и да прозреет государь, пока не поздно. Благоприятней момента не будет» 357; «Теперь мы отойдем в сторону и предоставим действовать другим… Дай бог, чтобы общими усилиями можно было воздействовать на государя и дать ему возможность увидеть всю правду, пока еще не поздно. Более благоприятный момент для этого трудно себе представить» 358.

В этой связи не должно казаться удивительным, что в письме к Александре Федоровне Феликс Юсупов не только не сознался в причастности к убийству Распутина, но проявил себя истинным виртуозом циничного лицемерия: «Ваше Императорское Величество. Спешу исполнить Ваше приказание и сообщить Вам все то, что произошло у меня вчера вечером, дабы пролить свет на то ужасное обвинение, которое на меня возложено. По случаю новоселья, ночью 16 декабря я устроил у себя ужин, на который пригласил своих друзей, несколько дам. Великий князь Дмитрий Павлович тоже был. Около 12-ти ко мне протелефонировал Григорий Ефимович, приглашая ехать с ним к цыганам. Я отказался, говоря, что у меня самого вечер, и спросил, откуда он мне звонит. Он ответил: „Слишком много хочешь знать“ – и повесил трубку. Когда он говорил, то было слышно много голосов. Вот все, что я слышал в тот вечер о Григории Ефимовиче…» Кончалось письмо так: «Я не нахожу слов, Ваше Величество, чтобы сказать Вам, как я потрясен всем случившимся и до какой степени мне кажутся дикими те обвинения, которые на меня возводятся. Остаюсь глубоко преданный Вашему Величеству. – Феликс» 359.

Как только Распутин оказался мертв, стало ясно, что ни великокняжеская, ни великосветская среда ни на какие дальнейшие радикальные действия в принципе не способна. Для этого требовались иные люди, иные характеры.

Примечательна запись, тогда же сделанная Николаем Михайловичем: «Шульгин (газетный публицист, лидер фракции прогрессивных националистов в Государственной думе. – А. К., Д. К. ) – вот он бы пригодился, но, конечно, не для убийства, а для переворота» 360.

В этой ситуации у различных участников антираспутинского заговора неизбежно возникали серьезные и притом эмоционально выраженные претензии друг к другу. В своих мемуарах, в частности, Феликс Юсупов обнаруживает по отношению к Николаю Михайловичу плохо скрываемое раздражение 361: «Телефон у нас звонил непрерывно, причем чаще всех звонил великий князь Николай Михайлович и сообщал нам самые невероятные сведения. Он заезжал к нам по нескольку раз в день, делая вид, что все знает, и стараясь нас поймать на каждом слове… в надежде, что мы по рассеянности как-нибудь проговоримся»; «Великий князь Николай Михайлович совмещал удивительные противоречия в своем характере. Ученый-историк, человек большого ума и независимой мысли, он в обращении с людьми иногда принимал чрезмерно шутливый тон, страдал излишней разговорчивостью и мог даже проболтаться о том, о чем следовало молчать».

Из цитированного отрывка, помимо стремления доказать непричастность великого князя к заговору, можно также уловить явственно адресованный Николаю Михайловичу упрек в том, что он, в отличие от самого Юсупова и Дмитрия Павловича, «пустой болтун» – такой же, как и прочие представители старшего поколения дома Романовых, отказавшиеся солидарными действиями поддержать смелое начинание юных санитаров монархического леса.