Даниил Коцюбинский - Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

Итак, Николай Михайлович, по сути, подтверждает: никаких путешествий с распутинской шубой на Варшавский вокзал не было и все пятеро заговорщиков оставались во дворце на Мойке вплоть до того момента, когда Распутин окончательно перестал подавать признаки жизни.

Если это и вправду так, становится ясным, что абсолютно нелепая на первый взгляд история с несостоявшейся кремацией шубы и бот была выдумана с единственной целью – доказать, что в момент стрельбы по убегающему Распутину великого князя Дмитрия Павловича во дворце на Мойке не было. Понятным становится и навязчивое стремление «идейного монархиста» Пуришкевича внушить читателю мысль о «чистоте рук» великого князя. «Судьбе угодно было, чтобы я, а не кто иной избавил от него (Распутина. – А. К., Д. К. ) Царя и Россию, чтобы он пал от моей руки, – патетически заявляет Пуришкевич и тут же проговаривается «по Фрейду»: – Слава Богу, говорю я, слава Богу, что рука великого князя Димитрия Павловича не обагрена этой грязной кровью, – он был лишь зрителем, и только. Чистый, молодой, благородный, царственный юноша, столь близко стоящий к престолу, не может и не должен быть повинным, хотя бы и в высоко патриотическом деле», тем более в деле, «связанном с пролитием чьей бы то ни было крови, пусть эта кровь будет и кровью Распутина». Как нетрудно заметить, Дмитрий Павлович назван в этом отрывке «зрителем» – то есть свидетелем – дворовой стрельбы, хотя, согласно версии того же Пуришкевича, великий князь в тот момент колесил по городу на автомобиле со злополучными шубой и ботами.

После того как со «старцем» было покончено, в истерическое состояние – правда, в отличие от паникерской истерики Феликса, «героико-эйфорическое» – пришел Пуришкевич. Он сообщил двум солдатам (дворовым служащим. – А. К., Д. К. ), сидевшим в передней у главного входа во дворец, о том, что вместе с Феликсом Феликсовичем только что убил «Гришку Распутина, врага России и царя», и приказал им оттащить труп от решетки во дворе в дом. После чего отправился на поиски Юсупова.

«Я застал его в ярко освещенной уборной наклонившимся над умывальной чашкой, он держался руками за голову и без конца отплевывался.

– Голубчик! что с вами, успокойтесь, его уже больше нет! Я с ним покончил! Идем со мною, милый, к вам в кабинет.

Испытывавший, очевидно, тошноту, Юсупов посмотрел на меня блуждающим взглядом, но повиновался, и я, обняв его за талию, бережно повел на его половину.

Он шел все время повторяя:

– Феликс, Феликс, Феликс, Феликс…» 336

«В глазах у меня темнело, – сознается Юсупов, – мне казалось, что я сейчас упаду» 337.

Версии с избиением Феликсом трупа Распутина, содержащиеся в мемуарах Юсупова и «Дневнике» Пуришкевича, существенно отличаются от той, что изложена в «Записках» Николая Михайловича. В «Записках» Юсупов настиг и начал яростно избивать едва не убежавшего и еще не добитого, а лишь упавшего на снег и еле живого Распутина прямо во дворе. Это выглядит и психологически, и, так сказать, чисто логически вполне правдоподобным – казавшийся мертвым враг неожиданно ожил и убегает, а под рукой у Юсупова ничего, кроме «резиновой палки», нет. Поэтому он и принимается с таким остервенением добивать «заговоренного до смерти дьявола». Однако, вероятно, признаться в том, что он, подобно самому отпетому каторжнику, остервенело добивал раненого человека кистенем, Юсупов не решился. Кроме того, в этом случае неизбежно вставал вопрос: кто же все-таки сделал контрольный выстрел Распутину в голову? Дабы закамуфлировать оба этих щекотливых момента – как можно понять, – по общей договоренности всех участников убийства и была придумана версия о том, что Распутин погиб от мифического меткого выстрела Пуришкевича издалека – «кажется, в голову» жертве. В итоге и Юсупов, и Пуришкевич сочинили более экзотические версии избиения (совсем не писать об этом было нельзя, учитывая, что на трупе оказалась масса следов от жесточайших побоев) и перенесли сцену его внутрь дворца, объясняя этот эпизод припадком эмоционального помутнения, вдруг овладевшим Феликсом, – «необъяснимым состоянием», как он сам это описал. При этом, в отличие от Феликса, который настаивает на том, что бил резиновой палкой труп, Пуришкевич все же проговаривается и сообщает, что во время избиения Распутин был еще жив. Вот как описывает происшедшее Пуришкевич:

«Мы проходили через тамбур как раз в то время, когда солдаты Юсупова втаскивали труп в переднюю… Юсупов, увидев, над кем они возятся, выскользнул от меня, бросился в кабинет, схватил с письменного стола резиновую гирю… <���…> …и, подбежав к нему [Распутину], стал изо всей силы бить его двухфунтовой резиной по виску, с каким-то диким остервенением и в совершенно неестественном возбуждении… К моему глубочайшему изумлению, Распутин даже и теперь еще, казалось, подавал признаки жизни. Перевернутый лицом вверх, он хрипел, и мне совершенно ясно было видно сверху, как у него закатился зрачок правого, открытого глаза… Наконец князя оттащили… На него страшно смотреть, до такой степени ужасен был его вид и со стороны внешней, но и со стороны внутренней, с блуждающим взглядом, с подергивавшимся лицом и бессмысленно повторявшим: – Феликс, Феликс, Феликс, Феликс!..» 338