Панмонголизм! Хоть слово дико,
Но мне ласкает слух оно,
Как бы предвестием великой
Судьбины божией полно.
...
От вод малайских до Алтая
Вожди с восточных островов
У стен поникшего Китая
Собрали тьмы своих полков.
Как саранча, неисчислимы
И ненасытны, как она,
Нездешней силою хранимы,
Идут на север племена.
О Русь! забудь былую славу:
Орел двуглавый сокрушен,
И желтым детям на забаву
Даны клочки твоих знамен.
Смирится в трепете и страхе,
Кто мог завет любви забыть…
И Третий Рим лежит во прахе,
А уж четвертому не быть.
Пессимистические раздумья Владимира Сергеевича сопровождались другими, столь же мрачными предчувствиями. В 1897 г. он писал другу: «Наступающий конец мира веет мне в лицо каким-то явственным, хоть неуловимым дуновением, — как путник, приближающийся к морю, чувствует морской воздух прежде, чем увидит море» {381} .
Наиболее известное произведение Соловьева о Дальнем Востоке — его апокалиптическая «Краткая повесть об Антихристе». Опубликованная незадолго до его смерти в 1900 г., повесть являлась приложением к «Трем разговорам» — размышлениям о силе зла и необходимости ему противостоять. Будто бы написанная монахом Пансофием, повесть изображает катастрофические события конца света — вооруженные конфликты, пришествие Антихриста, победу над ним объединенных сил христианства и иудаизма и в конце концов — тысячелетнее правление Христа. Это произведение несет на себе явный отпечаток Библии, особенно Откровения Иоанна, и вновь обращается с мольбой к Восточной и Западной церквям изжить раскол.
Самый драматичный момент повести — ее начало, где предсказывается период войн и революций в XX в., кульминацией которого станет нападение с Востока. Заправляет здесь Япония:
Подражательные японцы, с удивительною быстротой и успешностью перенявшие вещественные формы европейской культуры, усвоили также и некоторые европейские идеи низшего порядка. Узнав из газет и из исторических учебников о существовании на Западе панэллинизма, пангерманизма, панславизма, панисламизма, они провозгласили великую идею панмонголизма, то есть собрание воедино, под своим главенством, всех народов Восточной Азии с целью решительной борьбы против… европейцев {382} .
Привлечь на свою сторону китайцев оказалось нетрудно:
… в начале XX века они приступили к осуществлению великого плана — сперва занятием Кореи, а затем Пекина, где они с помощью прогрессивной китайской партии низвергли старую маньчжурскую династию и посадили на ее место японскую. <���…> В руках Японии китайцы видели сладкую приманку панмонголизма, который вместе с тем оправдывал в их глазах и печальную неизбежность внешней европеизации {383} .
Японские офицеры теперь обучали огромную армию, состоявшую из китайцев, маньчжуров, монголов и тибетцев. Новая конфедерация сначала вытеснила европейцев из их азиатских колоний и концессий. Затем династия предприняла более грозный шаг:
Преемник [первого богдыхана из японской династии], по матери китаец, соединявший в себе китайскую хитрость и упругость с японскою энергией, подвижностью и предприимчивостью, мобилизирует в Китайском Туркестане четырехмиллионную армию, и, в то время как Цун Лиямынь [Цзунлиямынь. — Примеч. ред.] конфиденциально сообщил русскому послу, что эта армия предназначена для завоевания Индии, богдыхан вторгается в нашу Среднюю Азию и, поднявши здесь все население, быстро двигается через Урал и наводняет своими полками всю Восточную и Центральную Россию. <���…> Боевые достоинства русских войск позволяют им только гибнуть с честью {384} .
Воспользовавшись древней враждой между немцами и французами, азиатские орды завоевывают весь континент. Новое «монгольское иго» господствует над Западом в течение полувека, пока его наконец не свергнут. Только Британия избежала захвата, заплатив дань в 1 миллиард фунтов стерлингов.
Когда Соловьев публично читал свою повесть в Петербургской думе в феврале 1900 г., на Дальнем Востоке было еще спокойно. Однако тем летом газеты наполнились сообщениями о яростной вспышке восстания в Северном Китае против засилья иностранцев, в народе окрещенного «боксерским». Для склонного к мистицизму поэта эта новость означала подтверждение его самых дурных предчувствий. В письме в журнал «Вопросы философии и психологии» он утверждал: «Но предвидение и предчувствие этих событий… действительно у меня было и высказывалось мною еще гораздо раньше…» {385} Соловьев видел в Боксерском восстании ни много ни мало предвестие финальной катастрофы: «Историческая драма сыграна, и остался еще один эпилог, который, впрочем, как и у Ибсена, может сам растянуться на пять актов. Но содержание их в существе дела заранее известно» {386} .
Читать дальше