Иван Калинин - Под знаменем Врангеля - заметки бывшего военного прокурора

Хлевов и сараев, однако, не хватало, чтобы хоть кое- как забить под крышу злополучных вояк. Вдобавок некоторые сараи, разбитые снарядами еще 8 лет тому назад, открывали беспрепятственный доступ под свои своды и ветру, и дождю, и снегу.

Когда в ночь на 17 ноября я приехал на турецкой арбе в Чилингир из Хадем-Киоя, то с ужасом увидел, что о желаемом отдыхе нечего и думать. Тысячи людей валялись прямо на грязных улицах отвратительной восточной деревни. Кое-где горели костры. Возле них лежали или бродили измученные и истерзанные казаки и офицеры самых различных частей и учреждений.

Блуждая среди этих теней, я дошел до площади, окаймленной справа — паровой мельницей, слева — грудой каких-то каменных развалин; противоположным же концом площадь примыкала к обрыву холма, который здесь круто спускался вниз к журчавшей в овраге речке.

На развалинах копошились люди. Небольшой костер еле-еле рассеивал гнилую мглу ноябрьской ночи.

Батюшки! Это ты? — услышал я голос своего офицера, поручика Брусенцева, который с самого Сарабуза отбился от моих подвод. — Здесь считают, что ты не выехал из Крыма.

Вздор. Я задержался, потому что менял лошадей. Где ты тут живешь?

Как где? Вот на этих камнях. Уже третью ночь тут ночую. Только спать мало приходится: слишком холодно. Жгу костер. Дрова доставать трудно, наши уже растащили все деревянные части заборов. Скоро будет нечего жечь.

А где начальники частей корпусного управления?

Полдюжины генералов да дюжина полковников кое-как влезли вот в эту пустую сторожку на краю оврага. Но у них такая теснота, что сидят на полу на корточках. Я попробовал влезть погреться, — нет физической возможности.

Мне волей-неволей пришлось поместиться на развалинах разбитого болгарским снарядом каменного сарая. Маркуша где-то наломал еще не потерявших свежести тутовых веток, устроил логовище, обнес его громадными камнями, и мы с ним, невзирая на холод, уснули, тесно прижавшись друг к другу.

После жизни в смраде пароходного трюма началась подзаборная жизнь.

Только через три дня мне и моему помощнику удалось забраться в сторожку, предмет зависти чуть ли не всего табора. Этот домишко сторожей тутовой плантации стоял особняком у самого обрыва. В нем было две светлых крошечных каморки, отделенных друг от друга маленькими сенцами. Стены и пол каморок изобиловали щелями; зато не чувствовалось сырости, обычной для каменных ящиков Востока. В солнечную погоду домик основательно пригревало солнышко, в ветреную его еще основательнее продувало. Но все же здесь мы ходили по деревянному полу, а не по навозу, и в дневное время не блуждали в темноте, как несчастные обитатели турецких хлевов и сараев.

Одну каморку этого замка занимал комендант штаба корпуса полк. Греков со своими офицерами и их женами; другую — корпусной инженер ген. Манохин, инспектор тыла ген. Лобов, генералы для поручений при командире корпуса, председатель военно-судебной комиссии при штабе корпуса ген. Додонов и т. д.

Когда первый из этого генеральского букета уехал в Константинополь, я и поручик Брусенцев кое-как втиснулись в заветный барак. Маркуша и писаря пристроились в хлев, где помещались низшее штабное офицерство и казаки комендантской сотни.

Началась кошмарная чилингирская жизнь.

Едва только пригревало солнце, а в мрачные дни едва обозначался рассвет, тысячи людей вылезали, как мыши, из смрадных нор или поднимались с грязных площадей, с развалин, с порогов турецких жилищ и, мучительно расправляя свои ноющие оконечности, отправлялись на скаты холма или на дно оврага «гонять вошатву», нынешнего главного врага армии Врангеля. Ввиду отсутствия бани и дезинфекции и убийственных условий жизни, этот паразит донимал поголовно всех. Холодное время не позволяло ни обмыться в протекавшей по дну оврага речке, ни вымыть и высушить белье, которое многие не сменяли целые месяца.

После этого неэстетичного занятия часть людей отправлялась верст за пять от селения за кустарником, который жгли вместо дров. Консервы, которые выдавали французы, разогревали на кострах прямо на улицах.

Вот как описывает чилингирскую жизнь полк. Б. Жиров, который здесь жил вместе со мной и сочинял свои вирши, усевшись на пол на корточки и положив тетрадку на согнутые колени: