К Тарасов - Отставка штабс-капитана, или В час Стрельца

- У меня есть одна идея, - сказал я. - Ни Володкович, ни Томаш не знали, где ожидают Северина его приятели. Если допустить, что в десять часов они пришли в усадьбу и видели, как Томаш тащил кого-то из сарая в беседку, то эконома можно напугать и добиться признания. Или, положим, кто-то заметил Томаша в лесу после выстрела. Я переодену пару солдат, научу, что говорить, и разыграю фарс. Авось удастся.

- Но зачем, зачем? - запротестовал Шульман. - Вообразите, в какой конфуз можно попасть. Не вижу смысла. Я жив, вы целы, Красинский вами наказан, двое мятежников вами спасены. Достаточно...

Я слушал Шульмана с тягостью. Совет безразлично воспринять злодейское дело меня удручал. Пожалуй, я хотел от Шульмана и не помощи, я ждал благословения на ответный удар. Но он в эти часы исповедовал покой.

- Убедили! - солгал я. - Пусть бог им судья. Остаюсь на весь вечер.

Но подобно иезуитам, правило которых позволяет считать ложь святой, если мысленно сказать правду, я сказал про себя: "Остаюсь, пока не истечет время поездки Томаша".

Шульман, освобожденный моим согласием от всякой ответственности, запалился, как это всегда бывает с посторонними, пустым, но неистощимым любопытством. Почему Лужин на Шведском холме удовлетворился двумя мятежниками? Как господин Володкович узнал о вызове и месте дуэли? Какую цель он преследовал, высказывая сомнения в самоубийстве Северина? Я объяснял.

- Да, это реально, - отвечал он. - Вы правы, вы правы. У вас чутье, Петр Петрович. Теперь я знаю, где вам предназначено проявить себя.

- Только не говорите, что в сыске, - сказал я.

Отвечая на его вопросы, я уверялся, что догадки мои близки к правде, и одновременно осознавал прочность позиций господина Володковича. Мне воображался суд, господин Володкович под стражей, его последняя речь. "Тяжело было мне, отцу, - говорил он, - решиться на такой поступок, но мною двигал гнев, руководила преданность престолу. Все меры были испробованы: уговоры, отцовские просьбы, угроза проклятия - ничто не помогло. Я молчал, да, я стыдился. Но когда дерзость перешла пределы мыслимого, когда сын мой появился с требованием средств для продолжения безумного мятежа, мое сердце окаменело - передо мною был враг, враг нашего государя, наших святынь. Я виновен. Но поймите меня, господа. Я не хотел, чтобы грех старшего был перенесен на младших детей. Я породил изменника, сказал я себе, я его и убью". После этих слов из знаменитой повести Гоголя господину Володковичу следует мягкий приговор, потом государь, войдя в переживания несчастного отца, находит поступок похвальным и милует полной свободой.

Но, вопреки невеселым предвидениям, я решил взять Томаша в оборот непременно. Мне было важно выйти победителем в той умственной и нравственной войне, которая велась между мною и помещиком Володковичем. Я постановил, что экземпляр рукописного признания Томаша вручу дворянскому предводителю под расписку. А уж какие меры примет дворянство - придет ли с поздравлениями или постарается отнять имение - меня не касается.

Просидев возле Шульмана до одиннадцатого часа, до той минуты, когда вино погрузило его в сладкий сон, я отправился исполнять свой план.

XXXII

Час спустя я и со мной отряд из восьми человек галопом вошли в усадьбу. Двор был пуст, дом тих, только в гостиной светили свечи. На топот и ржание выбежал из дома слуга.

- Эй, братец, где Томаша найти? - спросил я.

- Во флигеле, во флигеле он, - отвечал слуга и добавил странно: - Там и все.

Мы спешились и пошли к флигелю, где жил Томаш. Здесь, у входа, стояли десятка полтора людей, в лунном свете трудно различимых.

- А-а, господин Степанов, - послышался голос Лужина, и он пошел навстречу. - Хорошо, что вы приехали, а то я как раз собирался вашему командиру сообщить.

- Что сообщить? - спросил я.

- О мятежнике беглом, - ответил исправник. - Ведь совсем разбушевался. Днем вашего человека вывел из строя, вечером убил слугу господина Володковича...

Перед глазами моими все исчезло, лишь черное пятно шевелилось впереди. Я пришел в себя от прикосновения руки Лужина. Он держал меня за локоть и удивленно говорил: "Что с вами, господин штабс-капитан?"

- Сволочи! - выдохнул я. - Людоеды!

- Да, головорезы, - сказал Лужин. - Отпетые. Невинного человека. В уме не укладывается. Возвращался домой - жена ждет, семья, а его на дороге двумя выстрелами... Версты не доехал до дома... Полчаса назад мужики привезли... Лежал на обочине, истек кровью.

Вдруг возле нас оказался Володкович, и он говорил: