Этот неожиданный поворот был реакцией членов комитета не столько на идеологическую несостоятельность их коллеги, сколько на его отказ общаться с ними как с нормальными людьми. Для этих людей буквальный смысл стандартных фраз и обвинений авторитетного дискурса — «предатель родины», «наемник ЦРУ» и так далее — звучал нелепо. Обычно они не придавали ему большого значения. Но в контексте собеседования именно буквальный смысл этих фраз вдруг стал наиболее важен, превратив их в инструмент наказания. Написав в протоколе собеседования, что комитет рекомендует райкому исключить этого библиографа из комсомола, комитет исключал его из сообщества своих.
Для большинства комсомольских руководителей нижнего уровня — комсоргов, секретарей, членов комитетов — было важно, чтобы рядовые комсомольцы и вообще их сверстники ассоциировали их не столько с авторитетным дискурсом, сколько со своими. Находясь в более тесном взаимодействии с авторитетным дискурсом, чем большинство их сверстников, они занимали по отношению к нему одновременно несколько субъектных позиций — официальных лиц, которых государственный институт уполномочил говорить его языком; «нормальных» людей или «своих», которые обычно не интерпретировали свои авторитетные высказывания буквально; и людей, которые одновременно пользовались обеими этими позициями для достижения как общественно полезных результатов, так и личных задач или привилегий. Именно совокупность этих ролей позволяла секретарям, с одной стороны, не воспринимать свою комсомольскую деятельность слишком серьезно с идеологической точки зрения, как это делали активисты, а с другой — не относиться к ней с моральным безразличием и холодной прагматичностью циничных карьеристов.
В деятельности большинства этих людей авторитетный язык и язык повседневного общения среди своих были не двумя изолированными друг от друга (или противостоящими друг другу) языками, а языками, которые существовали во взаимнопродуктивном диалоге — каждый из них был возможен благодаря существованию другого. Участие большинства молодежи в воспроизводстве авторитетного дискурса на уровне формы способствовало повсеместному созданию сообществ своих, а принадлежность к этим сообществам, в свою очередь, способствовала дальнейшему воспроизводству формы авторитетного дискурса и изменению смыслов, которые с ним ассоциировались. Вспомним инструктора райкома Александра, который упоминался в начале главы. Когда Александр помогал своим бывшим коллегам из комитета комсомола НИИ составлять отчеты или писать тексты выступлений, он, по словам Андрея, сначала долго «отшучивался», после чего наконец «откашливался» и начинал «четким голосом» надиктовывать речь на авторитетном языке. Вспомним также партийного босса, описанного Виктором Пелевиным (в начале главы), который тоже сначала долго «прокашливался», перед тем как «громким, хорошо поставленным голосом» произнести партийную речь. Использование таких маркеров дискурса, как отшучивание, откашливание, переход с обычного голоса на четкий и хорошо поставленный, было не просто способом переключения с одного языка на другой (с повседневного на авторитетный), но еще и способом напомнить аудитории, что смысл последующих авторитетных высказываний этого человека нельзя понимать буквально, что для понимания этого смысла необходимо учитывать постоянное диалогичное сосуществование авторитетного языка с языком своих. Иными словами, эти маркеры играли роль метакомментариев, объясняющих, что буквальный смысл авторитетных высказываний человека был обычно не важен и что их следовало интерпретировать иначе. Аналогичную роль играли попытки Маши (члена комитета комсомола Калининградской школы — см. выше) поговорить в доверительном тоне с теми комсомольцами, которых она позже собиралась упомянуть в критическом свете во время своего выступления на комсомольском собрании школы.
Как было показано в главе 2, процесс идеологического производства в период позднего социализма основывался на принципе перформативного сдвига, согласно которому означающие авторитетного дискурса (как он репрезентирует) оставались неизменными и постоянно повторялись в разных контекстах, а означаемые (что этот дискурс репрезентирует) оказывались открыты для новых интерпретаций. Люди голосовали за, составляли отчеты о своей деятельности, ходили на демонстрации и повторяли точные формы авторитетных текстов, не придавая особого значения констатирующим смыслам этих актов и высказываний. Такое воспроизводство авторитетной символической системы не сужало пространство смысла, в котором жили советские люди, а, напротив, значительно его расширяло, открывая возможности огромному количеству новых смыслов и видов существования, которые государство было не в состоянии полностью распознать и контролировать.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу