Алексей Юрчак - Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение

Изменение природы отчетов являлось маленьким примером более широкого процесса, происходящего со всей символической системой

Советского государства. Эта система переживала постепенный процесс внутренней детерриториализации, все больше сдвигаясь в сторону, все больше отличаясь от того, как она сама себя описывала в авторитетной репрезентации. Этот внутренний сдвиг происходил во всей системе, до поры оставаясь относительно невидимым для тех, кто жил внутри нее, — поскольку изнутри не было отстраненной перспективы, из которой совокупный сдвиг мог быть заметен, и не было общего публичного языка, отличного от авторитетного дискурса, который этот сдвиг мог описать (такая перспектива и такой язык появились только в период перестройки — см. Заключение). Повторимся, что в отличие от активного сопротивления или оппозиции системе детерриториллизация является процессом воспроизводства системы при ее одновременном внутреннем сдвиге.

В середине 1990-х годов в разговоре со мной Олег, 1960 года рождения, так описывал свою жизнь в конце 1970-х — начале 1980-х, когда он учился в ленинградском институте: «У нас была нормальная жизнь. Мы дружили, учились, читали, разговаривали, ходили на выставки, путешествовали. У всех были разные интересы и цели. Просто жили нормальной жизнью» {203} . При этом Олег замечает, что очень не любил заниматься идеологической деятельностью и всячески сторонился комсомола. Когда Олег говорит «у нас» и «мы», он подразумевает не только своих товарищей, но и всех, кто жил нормальной жизнью. Понятие «нормальная жизнь» было близко понятиям «нормальные люди» и «свои». Такая жизнь не была отмечена ни активизмом, ни оппозиционностью и не сводилась к угнетенному существованию или идеологическому автоматизму. Для многих нормальная жизнь была интересной, наполненной и относительно свободной — «жизнью со смыслом», по аналогии с «работой со смыслом», о которой говорилось выше.

Идеологические институты все чаще перенаправляли власть, делегированную им государством, на производство «нормальной жизни».

Преуспели в этом и комитеты комсомола. Члены комитетов часто подбирали новых членов по принципу принадлежности к «своим». Ирина, комсорг и член комитета комсомола научной библиотеки, которую мы встречали раньше, так описывает состав этого комитета в начале 1980-х:

Сначала членом комитета комсомола выбрали мою близкую подругу Анастасию, которая была человеком крайне энергичным и ярким. Но ей довольно быстро стало там скучно одной, без меня, и она решила меня туда тоже затянуть. Так что я оказалась в комитете комсомола по дружбе. Позже Настя решила вступить в партию [и поэтому вышла из комитета комсомола]….Теперь мне стало скучно без нее, и я сделала так, чтобы мою подругу Наташу тоже выбрали в комитет. Потом мы привлекли туда еще одну общую подругу. В итоге мы создали отличный комитет комсомола, состоящий полностью из друзей. Я вспоминаю его с большой теплотой {204} .

Наталья позже рассказывает о том же комитете:

Мы любили собираться в помещении комитета на совещания. Естественно, это происходило в рабочие часы. Сначала мы быстро обсуждали какие-то комсомольские вопросы, а потом торчали в комитете часами, занимаясь своими делами, болтали, попивали чай и тому подобное. В общем, в какой-то мере комитет помогал нам отлынивать от работы [библиографов] {205} .

То, что комитет мог формироваться по принципу принадлежности к своим, означало, как мы уже знаем, что его члены прекрасно понимали, какие документы, тексты и поручения можно выполнять на уровне формы, не уделяя особого внимания констатирующим смыслам, а какие нет. Таким образом, комсомольские комитеты становились зонами некоторой автономии (от различных государственных, профессиональных, идеологических, коллективных видов контроля), в которых идеологическое пространство советской системы подвергалось значительной детерриториализации. Говорить об этом за пределами комитета или подвергать эту практику публичной критике, естественно, было нельзя. Такое отношение к комсомольской работе было бы невозможно, если бы в составе комитета оказались непредсказуемые активисты, типа Леонида (см. выше).

Члены комитетов комсомола первичных организаций периодически посещали местный райком, чтобы обсудить какие-то комсомольские вопросы с инструкторами, получить задания, забрать документы, сдать собранные членские взносы и так далее. Поскольку райком был важным идеологическим институтом государства, с которым начальник на работе не хотел оказаться в конфликте, члены комитета комсомола стали использовать «вызов в райком» как удобный предлог для ухода с работы в рабочее время. Придя в райком, они быстро делали свои дела, а потом шли гулять с друзьями, посещали выставки, ходили по магазинам и так далее. Наталья вспоминает: «Когда нам хотелось сходить на выставку или в кафе во время работы, мы говорили начальнику отдела, что нас вызывают в райком». Подобные приемы присвоения времени, институциональной власти и дискурсов государства, посредством цитирования его авторитетных форм, происходили на всех ступенях идеологической иерархии, включая партийные комитеты. Подчас это приводило к комичным ситуациям. Однажды, в середине 1980-х, Наталья с Ириной, сказав начальнику отдела, в котором они работали, что им нужно уйти в райком, пошли в новую пиццерию, только что открывшуюся на улице Рубинштейна в центре Ленинграда. Через час в той же пиццерии появился и сам начальник отдела со своим коллегой. Оба, будучи членами партийного комитета библиотеки, тоже пошли на какое-то время в райкоме партии, а потом, очевидно, решили не возвращаться сразу на работу в библиотеку. Сев за столик, начальник заметил Ирину и Наталью в другом конце зала. Наталья вспоминает: «Мне было ужасно неловко, но я с трудом сдерживала смех. Мы сидели за разными столиками и делали вид, что все в порядке вещей» {206} .