Владимир Толмасов - Сполохи (Часть 1)

Слава господу! - освободился... А вот что теперь делать?

И в самом деле, убежав из тюрьмы, Неронов поначалу растерялся: куда деваться? Кругом сыщики патриарха, десница у Никона оказалась длинной и твердой. Уж ежели сейчас попадешься, синяки считать и плакать по волосам не придется. А виниться перед Никоном не хотелось до скрежета зубовного. Чай, оба они мужицкого роду-племени, вровень на земле стоят. Пущай-ка сам патриарх смирит гордыню, небось не отвалится башка-то. Потому и решил Неронов вернуться в Москву, и не как-нибудь, а помилованным самим царем. Царя о том царица упросит, а царицу на такой путь благой наставит старый друг Стефан Вонифатьев.

Не видя другого выхода, отец Иоанн принялся строчить письма, прикинув, что лучше и безопаснее всего отправить их с нарочным из Соловецкого монастыря, куда придется заехать для этой цели на денек-другой. В том, что приветят его на Соловках, Неронов не сомневался: тамошний архимандрит Илья любит патриарха, как собака палку...

Бориске редко доводилось видеть, как слова на бумагу кладут, и он стал глядеть через плечо отца Иоанна. Тот нахмурился, заслонил письмо спиной.

- Не серчай, отец Иоанн, - сказал помор, - я ведь неграмотной. - Чудно мне видеть писанину. Верно, тяжкая это наука, не всякому дано. Кабы обучиться...

Неронов пристально глянул на парня.

- Нет, Бориска, читать да писать - наука нехитрая. Однако терпение да охоту надобно иметь.

Он отвернулся и снова стал перышком скрипеть. Закончив и скатав бумагу в свиточек, спрятал письмо в туесок, потом подозвал Бориску:

- Поедем со мной. Грамоте обучу, станешь мне помощником.

Бориске только того и надо: уйти-то все равно задумал. Он скосил глаза на деда Тимошку, но тот мирно похрапывал на корме под тулупом.

- Долга ли дорога?

Отец Иоанн задумчиво покачал головой.

- Лгать не стану. Длинен путь, а где конец и каков, сам не ведаю. Поначалу дорога на Соловки ляжет.

Не раздумывая, Бориска ударил кулаком по колену.

- Согласен, отец Иоанн! Ты меня грамоте учи, я тебя оборонять буду от лихих людей.

Еще одну ночь проплыли. Под утро шняка вошла в Кемскую Салму. Парус опустили, Бориска сел на весла и стал грести, держа лодку ближе к берегу. Вскоре старик высмотрел узкую лахту1 и направил в нее шняку.

Когда суденышко ткнулось носом в камни, Власий передал деду Тимошке кису малую, в которой звякнуло. Старик бережно принял мешочек, на Бориску даже не глянул.

Парень усмехнулся, прошел на нос, пособил отцу Иоанну взойти на угор. Вернулся, подобрал свой тулупчик и узелок, который загодя приготовил.

Дед Тимошка, отвернувшись, горбился на скамье, должно быть, деньги считал. Из-под ветхой шапчонки на тощем затылке виднелись реденькие волосы. Бориске снова стало жаль деда: пропадет ведь старый один-то. Однако слово дано отцу Иоанну. Он стащил с головы треух.

- Прощай, дедко, - сказал старику, - не поминай лихом. Даст бог, свидимся.

Дед Тимошка встрепенулся.

- Борюшко, - пробормотал он, - уходишь, значит.

- Ухожу. Сам не ведаю куда, однако иду. Видно, доля моя такая.

На глазах у старика показались слезы. Он шмыгнул носом, протянул кису.

- Сынок, да как же... - шагнул к Бориске, запутавшись в парусе, чуть не упал. - Деньги-то, вот они... Забери ты хучь все, лишь останься... Сынок, Борюшко!

Бориска опустил голову. Ой, уходить надо немедля, а не то вовсе разжалобит дед.

- Нет, дедко. Денег мне не надо. Не серчай. Дождись шелоника2, уплывешь в обрат с попутным. Прощай!

Он вскинул тулупчик на плечо, подхватил под мышку узелок, шагнул из лодки и пустился догонять чернецов.

3

Именит и достославен Соловецкий монастырь.

Без малого по всему Поморью раскинулись его угодья земельные, богатые дичью да зверем леса дремучие, полные всякой рыбы лешие озера3.

Во многих местах вотчины с полторы тысячи крестьянских душ варили соль, не давая оскудеть монастырской казне. На многие мельницы отвозилось с полей зерно. Вертели мельницы крыльями, шумели водяными колесами, и сыпался в сундуки келарских палат мельничный сбор - деньги немалые.

В крашеные избяные оконницы вставляли мастера-плотники кусочки слюды, что добывалась на Пулонском озере.

Переливаясь светом радужным, красовался у женок в венцах и кокошниках корельский жемчуг.

Кончались берега, начиналось море Белое. Выгружали поморы с судов и укладывали на возы пузатые бочонки со знаменитой соловецкой селедкой, двухпудовую крутобокую серебристую семгу; о другой-то рыбе и говорить нечего - торовато Белое морюшко. И еще лодьи брели, до отказа груженные битым зверем морским, шкурками песцовыми, на островах Студеного моря добытыми.