Сергей Снегов - Прометей раскованный. Повесть об Игоре Курчатове

Время шло к полуночи, когда Курчатов отредактировал отсылаемую в журнал статью. Он пошел к выходу, заглядывая в помещения, где горел свет. Из-за двери лаборатории Кобеко доносилось пение: Павел задержался и, вытачивая на станочке железную детальку, услаждал себя ариями собственного производства. Он мигом догадался, что у Курчатова — событие.

— Чего-то открыл, Гарька?

— Есть немного, — скромно признался Курчатов.

Кобеко захохотал и огрел Курчатова пятерней по плечу. Курчатов возвратил удар с воодушевлением — Кобеко едва удержался на ногах.

— Отметить бы, да нечем! — сказал он с сожалением. — У тебя не найдется чего-нибудь хорошего?

— Ни хорошего, ни плохого. Хочешь послушать, что мы наработали?

— Сделаем так. На Невском открылся ночной бар. И «Теремок» пока не заколочен, хотя второй год грозятся. В оба заведения пускают до четырех ночи. Посидим, поговорим.

Была пора белых ночей, светло и тепло. На небе, как подожженные, сияли облака. Курчатов с наслаждением вдыхал ароматный воздух — ветерок тянул из ближайшего леса. В суматошливых экспериментах последних недель он упустил рождение белых ночей. В прежние годы этого не было. Что бы ни совершалось в лаборатории, но ночные гуляния по светлым улицам на Выборгской стороне, в эту пору пустынным, с Мариной, с братом, с друзьями, в одиночестве были традиционны.

Подошел трамвай с прицепом, оба вагона почти пустые.

— Итак, слушай, — сказал Курчатов.

Кобеко был среди помощников еще в ту пору — десять лет уже прошло, — когда Курчатов начинал в институте. Сперва рабочий, потом препаратор, лаборант, научный сотрудник, доктор физико-математических наук, завтра, не исключено, академик — таков его путь в Физтехе. И пока Курчатов не увлекся атомным ядром, Павел усердно сотрудничал, охотно признавая верховенство друга.

Но поворота к ядру Павел не принял. Он ворчал, что друг совершил измену, сменив диэлектрики и полупроводники на недра атома. Он горячился. Сегнетоэлектриками Курчатов вписал новую страницу в физике, а что сделает в ядре? Повторять зады, догонять все дальше уходящих экспериментаторов Запада? Он не скрывал, что надеется на новый поворот: Гарька убедится, что в ядре ему не светит, вернется к старым темам — и возобновится их сотрудничество! Курчатов тоже хотел возобновления совместной работы, но не в прежней, а в новой области.

Это он и собирался предложить сегодня Павлу.

— Отлично, Гарька! — похвалил Кобеко, когда Курчатов закончил объяснение. — Три активности у двух изотопов в результате одной ядерной реакции — интересно, даже очень! Не знаю, начата ли новая глава в науке о ядре, не убежден и в новой странице, но что ты вписал свой особый параграф в одну из страниц, уверен.

Они вышли на Литейном, шли по Невскому.

На мосту через Фонтанку Курчатов остановился.

— Помнишь, Павел? — Он показал на бронзовых коней, вставших на дыбы на мосту. — Не хочется еще разок покататься?

Однажды в такую же белую ночь, изрядно навеселе, Кобеко с друзьями проходил по мосту. Кто-то показал на упавшего бронзового наездника и обругал его слабаком. Лошадь не столь уж норовистая, как ее старался изобразить скульптор барон Клодт, можно и с ней справиться! Только вот как взобраться на такую высоту над рекой? Кобеко мигом отозвался на вызов. Вскарабкавшись на постамент, он влез на спину скакуна, смачно заорал: «Но-но!» Вокруг собралась хохочущая толпа, подоспел и милиционер. Кобеко гулко колотил по бронзовым бокам коня, милиционер кричал снизу: «Слезайте немедленно, гражданин, и платите штраф за нарушение!» Кобеко весело отозвался: «Штраф бери, твое право, а покататься дай!»

Кобеко посмотрел на взметенные ноги разгоряченного скакуна:

— Надо бы, надо еще разок покататься! Да видишь ли, Гарька, почти десяток лет с той ночи уплыло. Боюсь, теперь не осилю подъема.

С минуту они шли молча.

— Павел, ты теперь сам видишь — работа моя перспективная, — осторожно сказал Курчатов. — Переходи-ка ко мне. Для начала совмести свою теперешнюю тематику с новой темой. Это ты осилишь.

Кобеко грустно покачал головой:

Вероятно, осилю, ты прав. Да не умею менять привязанности. У каждого из нас своя физика. Твоя физика ядро, я окончательно это понял. Моя — та, которую мы вместе когда-то начинали. Ей не изменю.

В мире происходили перемены, они не могли не отозваться на научных исследованиях. Газеты еще сообщали о бегстве ученых из Германии, но это уже были единичные случаи, — все, кто не мог примириться с фашизмом, либо были за границей, либо сидели в концлагерях. Зато вее больше публиковалось сообщений, что иссякает приток ученых в Германию; туда отказывались ездить на конференции и симпозиумы, не выпрашивали командировок в немецкие университеты. Стало известно о выпаде ректора Геттингентского университета Гильберта против нацистов. Министр просвещения Бернгард Руст сказал на банкете Гильберту: «Наши враги кричат за рубежом, что ваш знаменитый Геттингентский университет ослаб вследствие изгнания профессоров, враждебных Гитлеру. Это ведь вранье, не так ли?» И величайший математик Германии громко, чтобы все услышали, отозвался: «Конечно, вранье, господин министр. Наш знаменитый Геттингентский университет не ослаб, а погиб!»