Снегов Снегов - Прометей раскованный

На военном самолёте Бор вылетел в Англию.

В истории ядерной физики мало таких драматических сцен, как свидание Бора и Черчилля 16 мая 1944 года.

Бор мыслил широкими категориями. Американские генералы, лихорадочно готовившие мощное оружие, могли утаить атомные закономерности только от таких, как сами, научных недорослей, но не от учёных. Бор вспоминал советских физиков — Иоффе и Курчатова, Ландау и Фока, Френкеля и многих других, которых знал лично или работы которых читал. От них, что ли, засекречивать законы физики? Нет, нет, только честное сотрудничество с Советским Союзом, только совместное развитие атомного производства на благо всего человечества! Всё остальное породит гонку ядерных вооружений — и нынешнее англо-саксонское преимущество быстро растает, как лёд на солнце!

Такие мысли Бор и собирался развивать Черчиллю.

А для Черчилля основной задачей было — лишить Советский Союз плодов его победы. Черчилль мечтал о господстве над миром, а не о мирном сотрудничестве всех народов. В атомной бомбе он видел единственную возможность держать русских в покорности. Вмешательство Бора в политику раздражало его. Он уже знал от министра Андерсена, с какими идеями носится Бор. И больше всего возмущало старого империалиста, что эти идеи действуют и на Андерсена, и на Черуэлла, личного советника Черчилля.

Перед свиданием произошло событие, усилившее раздражение премьера. Бор получил письмо от академика Капицы. Письмо было отправлено полгода назад, когда в Москву пришло известие о бегстве Бора из Дании. Капица приглашал Бора с семьёй в Советский Союз, обещал, что он найдёт все условия для плодотворной работы. В глазах Черчилля с этой минуты Бор стал «русским шпионом».

И когда Бор обычным тихим голосом стал излагать своё понимание послевоенных дел, Черчилль гневно прервал его.

— О чём этот человек говорит? О физике или о политике? — закричал Черчилль присутствующему Черуэллу.

Черчилль встал. Он с трудом сдерживался, чтобы не стукнуть кулаком по столу, в такую ярость привёл его Бор.

— Но вы разрешите мне изложить свои взгляды в меморандуме, поскольку я не успел всего высказать? — спросил растерянный Бор. Он не успел даже передать Черчиллю послание от президента.

— Сочту за честь получить ваше письмо, если оно не будет касаться политики,— язвительно ответил премьер.

«Мы говорили на разных языках»,— в отчаянии пожаловался Бор сыну после беседы.

Он всё же направил Черчиллю меморандум, где настаивал на дружеском контакте с Советским Союзом в атомных разработках.

Подавленный неудачей, но полный решимости бороться дальше, Бор вернулся в Америку. В августе состоялась встреча с Рузвельтом. Президент хохотал, когда Бор рассказывал о свидании с Черчиллем.

— Доказывать что-либо Уинстону — это то же, что тащить на верёвочке быка на гору,— заметил Рузвельт.— Но на меня ваши доводы производят впечатление. В сентябре я встречаюсь с Черчиллем и постараюсь убедить его в необходимости атомного сотрудничества с русскими.

Месяц Бор не терял надежды, что его миссия всё же кончится успехом. А потом он узнал, что Черчилль сумел перетащить президента на свою сторону. Английский премьер-министр убедил Рузвельта, что деятельность Бора подозрительна. Президент и премьер подтвердили, что засекречивание будет продолжаться, что сотрудничество с советскими учёными исключено. «Мы настаиваем на проведении расследования по поводу деятельности профессора Бора,— постановили президент и премьер.— Необходимо убедиться, что он не несёт ответственности за утечку информации, особенно русским».

Обвинение в шпионаже и угроза ареста глубоко оскорбили Бора. А временное отстранение от работ в Лос-Аламосе он воспринял скорее с облегчением, чем с обидой.

Друзьям Бора в Англии и Америке удалось отстоять его от вздорных обвинений и от тюрьмы. Даже бесцеремонный Черчилль понимал, что арест Бора вызовет взрыв в интернациональном коллективе Лос-Аламоса. Во время изготовления первых ядерных бомб волнения в атомном центре были нежелательны.

Сцилларда раздражала его работа в Лос-Аламосе. Великая цель, воодушевлявшая его вначале, больше не существовала.

«В 1943 и частично в 1944 году наше главное опасение заключалось в том, что Германия сумеет сделать атомную бомбу до нашего вторжения в Европу,— с горячностью доказывал он друзьям.— Сейчас, когда мы перестали беспокоиться о том, что немцы могут сделать с нами, мы должны начать беспокоиться о том, что правительство Соединённых Штатов сможет сделать с другими странами».