Array Коллектив авторов - Гуманисты эпохи Возрождения о формировании личности (XIV–XVII вв.)

Сколь превосходным оказывается в таком случае результат предусмотрительности в отношении детей, которых, едва они достигнут четырехлетнего возраста, отдают в начальную школу, где восседает наставник несведущий, необразованный, а также с невоздержным характером, иногда даже поврежденный умом, часто лунатик или эпилептик, либо больной кожной болезнью, которую теперь в народе называют французской чесоткой [374]. Поистине, никого мы не видим сегодня столь низкого, столь бесполезного, столь ничтожного, чтобы народ не счел его способным руководить начальной школой. И притом также педагоги, полагая, что обрели себе царство, поразительно как неистовствуют, оттого что полную власть имеют, как говорит Комик, не над дикими зверями, а над тем возрастом, который надлежало со всей нежностью лелеять. Можно сказать, что это не школа, а место для пыток: кроме хлопанья плеток, кроме свиста розг, кроме воплей и всхлипываний, кроме страшных угроз, ничего там не слышно. Чему иному выучатся там дети, разве лишь ненавидеть науки? Как только эта ненависть однажды поселяется в душах детей, то, даже став старше, они ненавидят занятия.

Гораздо хуже еще то, что некоторые своих детей, чтобы те научились читать и писать, посылают к пьющей бабенке. Природе противоречит, чтобы женщина имела власть над мужчинами; кроме того, нет ничего безжалостнее представительницы этого пола, если какой-то гнев возбудит ее душу, а распаляется она очень легко, успокаивается же с трудом, только удовлетворившись наказанием. Уже и монастыри и коллегии братьев (как они себя именуют [375]) домогаются дохода от этого [обучения] и в своих обителях наставляют юный возраст обычно с помощью людей мало обученных и скорее обученных превратно, даже если мы и признаем, что живут они в целомудрии и созерцании. Этот род воспитания иные повсюду одобряют, последовав же моему совету, всякий, кто желает, чтобы сын его был свободно образован, не сделает этого.

Нужно, чтобы школа была общественная [376]или пусть не будет никакой. А то, что повсюду делается, преследует именно выгоду. Ведь для одного учителя легче держать в страхе многих, чем одному наставлять одного ученика согласно свободному методу. Однако не велика задача – повелевать ослами и волами, наставлять детей по свободному методу – задача труднейшая и превосходнейшая. Тирану свойственно угнетать граждан страхом, а держать в повиновении благоволением, умеренностью, благоразумием – царю присуще. Когда Диоген [377], плененный жителями Эгиния, был выведен на продажу как раб, глашатай спросил человека, с каким объявлением его рекомендовать покупателям. «Спроси, – говорит тот, – не желает ли кто купить человека, который умеет повелевать свободными». Над этим необычным объявлением многие смеялись. Некий человек, у которого в доме были маленькие дети, подошел к философу, спросив, действительно ли он умеет то, о чем объявляли. Он сказал, что умеет. В краткой беседе человек почувствовал, что это не какой-то простолюдин, но что под грязным плащом скрыта замечательная мудрость. Купив его, он привел его в свой дом и поручил ему воспитание своих детей.

Согласно шотландцам, никого нет драчливее галльских грамматиков. Те, когда их увещевают, обычно отвечают, что эта нация исправляется только побоями, как сказано о Фригии. Пусть другие смотрят, истинно ли это, я же допускаю, что между нациями есть какие-то различия, но гораздо больше различий в свойствах отдельных натур. Некоторых можно быстрее убить, нежели исправить побоями, но их же благоволением и ласковыми увещеваниями можно вести, куда ни пожелаешь. Признаюсь, что я был мальчиком такого склада характера, и когда наставник, который любил меня больше, чем других, так как говорил, что возлагает на меня, не знаю уж какую, большую надежду, больше присматривал за мной и захотел наконец испытать, сколь терпелив я был к розгам, обвинил меня в проступке, который мне и не снился, и высек, то эта вещь убила во мне всю любовь к занятиям и до такой степени повергла ниц детскую душу, что малого недоставало, чтобы я не зачах от страдания; несомненно, то горе вылилось в четырехдневную перемежавшуюся лихорадку [378]. Когда он наконец понял свою ошибку, то горевал, говоря друзьям: «Этот ум я потерял чуть ли не раньше, чем узнал». Был же он человек не глупый, не невежественный и, как я полагаю, не злой. Он раскаялся, но для меня это было слишком поздно. Так вот, заключи отсюда, славный муж, сколь много богатейших умов теряют те палачи – не ученые, но преисполненные убежденности в своей учености, раздражительные, склонные к пьянству, свирепые и секущие даже ради развлечения, с характером, бесспорно, столь злобным, что из чужого мучения получают наслаждение. Этому сорту людей подобало быть мясниками или палачами, а не воспитателями детей.