Константин Поповский - Фрагменты и мелодии. Прогулки с истиной и без

Следовательно – скажу я, отбросив прочь самого себя, – не слишком ли эта замена и подмена? Ведь так легко забыть, что именно тут философия становится религией, а с религии, как известно, можно взять только то, что ты в нее вложил сам.

О КРИКУНАХ О БОГЕ. Вот крикуны о Боге. У них одна задача: встать пораньше и сразу отправиться на поиски обидчиков нашего Бога, как будто Он сам уже стар и не в состоянии защитить себя или забыл дома лекарства. И вот они продолжают свою бесконечную песню, стараясь перекричать друг друга и защитить своего Бога до последней капли крови, и до последнего вздоха… Впрочем, до этого, как правило, никогда не доходит.

С ЧЕРНОГО ХОДА. Пробраться к Богу с черного хода… Что за нелепая фантазия!.. Да разве не этим мы и без того заняты от рождения и до могилы? И разве все эти книги в Библиотеке – не о том же? Стоит ли удивляться, что черный ход всегда полон посетителями, тогда как ход парадный чаще всего встречает сумерки в одиночестве.

Все, что бы мы ни делали, в глубине своей движимо одной единственной целью, одной единственной задачей, одной страстью, сжигающей нас невидимо для нас самих, – вернуться к самому себе. Всё прочее – лишь сотрясение воздуха.

Допустим, что эти мрачные утра и ночные сны, навевающие дурные воспоминания, а затем и пришедшие мысли о безнадежности будущего и нелепости прошлого – все вместе побудили меня воскликнуть это горькое и необдуманное: Господи! Как же надоело мне Твое творение – и это серое небо, и однообразие восходов и закатов, и царствующая надо мной самодовольная необходимость, но больше всего эти лица, пустые глаза, бессмысленные разговоры всех тех, кто, ничтоже сумняшеся, почитает себя венцом творения!

Отчего бы не допустить – вместе со многими, допускающими это – что сказанное искренне, со страстью и верой, может рассчитывать на ответ? Но что же ответят мне на это, – если, разумеется, найдут нужные ответы? По здравому размышлению, я мог бы рассчитывать на любой ответ. Но, похоже, эти безрадостные утра и ночные кошмары убедили меня, что в лучшем случае, я услышу лишь сухие: «Ничего другого у нас нет, и не будет».

Очевидно, что мне трудно, почти невозможно, составить ясное представление об Истине, – так близко она ко мне. Иногда мне кажется, что если бы мне понадобилось, то я не смог бы отличить её от себя, и наоборот. Но мне также невозможно составить ясное представление и о себе самом, – словно зеркальное отражение, копирующее действительность, – словно рассказ, пытающийся воссоздать подлинное событие и вечно привносящий в него нечто свое, – словно шум моря, который я слышал когда-то в детстве. Всё, что я знаю, это только то, что я – это всегда только я, Истина же – это совсем другое. Но в глубине сердца я догадываюсь, что нет ничего лживее этого очевидного знания.

«Господи Всемогущий и Всемилостивый, – просит измученный проситель. – Помоги, уничтожь это зло, эту неправду, эту несправедливость, отмени это случайно случившееся, лиши бытия это, не по праву царствующее».

«Нельзя, – слышит он в ответ. – То, что тебе представляется несправедливым и случайным, в действительности является выражением высшей справедливости и необходимости, ведь всё случайное случается всегда в силу вечных и неизменных законов».

«Так измени эти проклятые законы», – настаивает измученное сердце.

«Нельзя и этого. Ведь основания этих законов – в моей воле, их установившей».

«Чего же проще, Господи! Измени свою волю!»

«Моя воля неизменна, ибо неизменен я».

«Так изменись сам».

«Это не в моих силах».

Если до сих пор ещё можно было надеяться найти общий язык, то теперь об этом не может быть и речи. Да и не мудрено. Ведь из-за маски «Всемилостивого» и «Всемогущего» выглянуло вдруг лицо самой Истины.

Впрочем, назвать это «лицом» у меня, пожалуй, не хватит духа.

Книги, – разумеется, лучшие – рождаются, возможно, только из неосознанной тоски, из почти невнятного, нелепого желания воплотить нечто кажущееся, привидевшееся, почти неразличимое; облечь в плоть едва поддающееся прочтению, рассказать ускользающее, удостовериться в недостоверном. Какой бы реальный и психологически объяснимый материал не открывали мы в основании книги, его всегда будет недостаточно для того, чтобы объяснить и понять саму эту книгу, – ибо книга – это всегда нечто иное, чем её источники, больше даже, чем её содержание. Конечно, можно сказать, – и это будет правдой, – что книга подобна двери в другой мир, мы можем постоять на его пороге, войти в него не в наших силах. Есть ли этот мир всего лишь внутренний мир автора, т.е., попросту говоря, ничто, – или он всё же есть мир в точном смысле слова, т.е. место, пригодное для жительства, – этого мы никогда в точности не знаем.