Константин Поповский - Фрагменты и мелодии. Прогулки с истиной и без

Но то, о чем мы действительно грезим, и что, пожалуй, еще связывает нас с Истиной, – это оказаться вдали. Ведь быть истинным, значит всего только это: быть вдали.

И пусть твои слова не донесутся, утонув в разделяющем нас пространстве, а твои черты сотрет это равнодушное расстояние, – не велика беда. Не велика беда, – если мы, конечно, хотим большего. Пожалуй, тебе не захочется даже кричать, чтобы докричаться, и уж тем более напрягать слух, чтобы услышать, о чем кричат тебе другие. Зато какое блаженство, это древнее, как мир, подлинное Бытие, обретенное в его изначальной истинности! Оно ведь не значит ничего другого, кроме этого, последнего: быть вдали.

Было время – и мы ходили по улицам и переулкам этого вечного города, восхищаясь его дворцами и парками, памятниками и площадями, узорами чугунных оград, легкостью колоннад, беззаботным шумом фонтанов. Мы спускались по его ступеням и подымались по мраморным лестницам, блуждали по залам его музеев и библиотек и любовались росписями его храмов. Вечность, до краев наполненная чудесами, встречала нас на каждом шагу, и каждый поворот обещал новые чудеса, открывал уносящиеся в бесконечность перспективы. Но пришло время и мы стали замечать, что краски вокруг поблекли и бесконечные когда-то пространства потускнели, словно напуганные чем-то их превосходящим. Само небо выцвело, как выцветает старая фотография. Ночью, когда гаснут огни и весь Город погружается в сон, можно заметить, как проступая под ногами, просвечивает сквозь камень улиц и площадей головокружительная бездна, – как то там, то здесь мерцает сквозь стены дворцов, музеев, библиотек холодный свет подступивших звезд, обращающий Город в дурное сновидение, обреченное вот-вот растаять, оставив нас один на один с безмолвием последней Пустоты, которую мы по-прежнему не хотим принимать в расчет.

По согласному мнению и новых и древних теологов Бога нельзя принудить. Например, Его нельзя принудить услышать наши жалобы и мольбы, тем более, ответить на них. Правда, с другой стороны, нельзя принудить и нас – стенающих и вопящих – не стенать, не жаловаться и не вопить. Ведь жалоба и плач, да не они ли – наша истинная природа, над которой, как это подозревали еще древние, не властна даже смерть?

И верно: разве сущность населяющих Аид, Шеол или Кум теней, не суть только плач, только жалоба, только похожая на порыв осеннего ветра мольба? Чем же еще заняты они, эти тени, как ни тем, чтобы принудить Бога услышать их и им ответить? Конечно, они не хуже нас знают, что Бога принудить нельзя. Но не вся ли Вечность у них в запасе?

БЛАЖЕНСТВО НЕНАВИСТИ. Св. Бернард Клервосский, учивший о вечности адских мук, навсегда, навечно открывающих свои объятия грешникам, не оставил без внимания и возможный вопрос, касающийся отношения к этому немаловажному факту тех, кому суждено было эти муки избежать. Блаженные – отмечает он, – не только не будут сожалеть о грешниках, кипящих в смоле и горящих в огне, но, напротив, – созерцая их мучения, они будут радоваться и ликовать. Причин этой радости св. Бернар перечисляет несколько (например, указывается, что на фоне мучений грешников блаженство блаженных будет казаться еще блаженнее). Но все же одна причина остается решающей. Она заключается в том, что муки грешников нравятся Богу. Следовательно, – замечает Бернар, – они должны нравиться и праведникам.

Как видим, логика вполне безупречная.

Если последняя инстанция, которой принадлежит вся полнота власти, принимает то или иное решение, то слабому и ничтожному человеку – пусть даже он зовется «блаженным», «праведником» или «святым» – остается только одно: согласиться с этим решением, да ведь, пожалуй, и более того: полюбить решенное не им всем сердцем, всей душой, как свое собственное. Похоже, что и сама праведность, и сама святость – это всего лишь результат согласия принять все что ни потребует Божественная воля. Впрочем, я думаю, что никаких особенных секретов тут нет и дело здесь вовсе не в Боге, о котором мы, пожалуй, твердо знаем только то, что Он отсутствует, оставив нас один на один с этим великим Отсутствием, ставшим для нас Судьбой, а для нашего мира – Историей. Дело в том, что это Божественное Отсутствие, подменяется, в свою очередь, присутствием Истины, – той, чья истинность, конечно, опирается на созерцание Вечной Гармонии, в которой находят свое окончательное место Рай и Геенна, Спасение и Наказание, Праведность и Грех, и где все свершаемое на земле только получает на Небесах свое законченное и последнее местожительство. Эта облаченная в одежды Вечности Истина позволяет без затруднения познавать себя благодаря диалектической ясности своего содержания, не униженного противоречиями, из которых оно складывается. Праведность, обозначившая себя в победном торжестве ненависти к грешникам, – и греховность, нашедшая себя в унижении последнего наказания, также с неизбежностью рождающего ненависть к праведникам – и то, и другое, отрицая и ненавидя друг друга, составляют единое целое, не вызывая нашего удивления, ибо отчего бы, в самом деле, диалектике не торжествовать в мире загробном, так же, как она торжествует в нашем мире? Это Целое, которое только по недоразумению может быть отнесено к области этического, на самом деле представляет из себя образец чистейшей Космологии, в которой сотворенное выступает в своей окончательной истинности, как диалектическое единство Мира Верха и Мира Низа, где нижние – бессильные и униженные – ненавидят верхних, которые, в свою очередь, тоже ненавидят нижних, но так же, как и они, пребывают в некотором бессилии, в некоторой униженности, ибо все, что только могло свершиться над грешниками – уже свершилось, тогда как ненависть (и мы все это хорошо знаем, когда не хотим обманывать себя) не имеет предела, требуя для себя все новых и новых пространств.