Франсуа Федье - «Мир спасет красота». В России

90поступок сообщает нам нечто о народном сопротивлении. Я уже говорил: это сопротивление не является результатом размышления; напротив, ему свойственна непосредственность, которая делает его почти неуловимым. Поэтому надо попытаться разглядеть его как бы через преломление.

* * *

Сопротивление и осуществление власти вместе образуют единство. Единство столь же нерасторжимое, как единство символа. Это означает, что не бывает ни осуществления власти без сопротивления, ни сопротивления без осуществления власти. Точнее: власть не может осуществляться должным образом без сопротивления — а подлинное сопротивление не может происходить, если нет осуществления власти. Думаю, что одна эта формулировка позволит лучше уяснить, чем могло бы быть обсуждаемое нами единство. Ибо осуществление власти, которую постоянно возвращала бы к реальности реакция сопротивления народа, в немалой степени было бы гарантировано с самого начала от запальчивости, которая в противном случае незаметно приводит к сползанию в произвол. Так что сопротивление народа, именно потому, что оно противодействует спонтанной склонности любой власти к насилию, втайне принимает участие в законном осуществлении этой власти. Положение, в высшей степени благоприятствующее тому, чтобы общественное существование людей обретало форму политики.

Что же следует понимать под «политикой»? В своем тексте 1918 года, который я упоминал в начале, Павел Флоренский говорит об «оформлении народа в государство» 103. В симметричных обстоятельствах Хайдеггер в 1933 году говорит о «народе в его государстве» 104. У немецкого философа, как я уже отмечал, «народ» (Volk) понимается как единство осуществляющих власть и всех остальных. Не могу ничего сказать о том, как следует понимать (в том, что касается именно этого различения) слова русского священника. Но мне кажется ясным, что единство, которое образуют — на этот раз в моей собственной формулировке — те, кто осуществляет власть, и народ, — это единство, согласно тому, что говорит Хайдеггер, реально лишь при определенном условии: если за народом признается то, что ему свойственно, — сила сопротивления. Явная форма такого признания есть не что иное, как государство.

То, что вырисовывается перед нашими глазами, собственно говоря, парадокс, о котором не говорят ни Флоренский, ни Хайдеггер. Зато оба они произносят слово «государство», — впрочем, не будем слишком поспешно говорить о тождестве.

Если мы хотим подчеркнуть аспект постоянства, звучащий в слове «государство» 105, то лучше рассматривать постоянство некой формы, а не институты, которые, внешне, государство скрепляют. Ибо именно институты зависят от формы, а не наоборот.

О какой форме идет речь? О форме, которую предлагает миру человеческое общество, организованное в государство. Парадокс в том, что хоть эта форма и принимает обличив государства, как говорят нам Хайдеггер и Флоренский, — но это государство основывается не на противостоянии и не на соглашении, а на том, что Пеги, по меньшей мере однажды 106, именует «синагонизмом», — чего мы уже касались здесь, говоря о «совместной борьбе». Это противоречивая ситуация, когда то, что связывает антагонистов, не менее сильно, чем то, что их разделяет, поскольку то, что разделяет их, к счастью, никогда не может превзойти того, что их связывает, — но и то, что связывает, не преобладает подолгу над тем, что разделяет.

Достаточно ли у нас интеллекта, чтобы мыслить такую борьбу? Может быть, для начала спросить себя: способны ли мы понять, что именно она приводит в действие?

Так или иначе, у нас есть возможность хотя бы для описания. Начиная с эпохи Просвещения те, кто правит, провозглашают, что они осуществляют власть в интересах народа, используя лукавый прием: притворно позволяя народу править через посредство его «представителей». Но если мы остаемся верны недавно начатому размышлению, тут же встает вопрос: означает ли институт «народных представителей» признание за народом силы сопротивления власти? Не является ли он скорее закреплением — скажем, переходя на суровый язык древних, — новой и изощренной формы подкупа народа, когда этот последний неминуемо оказывается в ловушке: ведь никакое сопротивление уже не имеет смысла, если власть осуществляется от его имени?

Это нелегко уяснить. Но это ничто по сравнению с тем, что следует дальше. Потому что здесь хуже, чем подкуп народа. В 1945 году в своем тексте «Французы, если б вы знали…» Жорж Бернанос пишет: «Народа больше нет» 107.