Франсуа Федье - «Мир спасет красота». В России

— Борьба всегда предполагает противника.

— Несомненно, но не всякий противник обязательно враг. Он может быть тем, он должен быть тем, с кем борются.

— Вы различаете между борьбой против кого-либо и борьбой вместе с кем-либо?

— Думаю, важно это различать. Хотя бы для того, чтобы оставить открытой возможность для борьбы, направленной не на уничтожение противника, а на возвышение обоих антагонистов — возвышение, которое возникает в результате их взаимного противоборства и достигается через него и даже благодаря ему. Но здесь снова надо быть бдительными и не позволять себе представить того и другого некими ангелами.

— Да уж, для борьбы с ангелом ангельская кротость не сгодится.

— Это еще вернее для борьбы народа с теми, кто осуществляет власть. Вот почему я привел эту выдержку из «Первого зуба». Но теперь я хотел бы сказать, почему эта показательная история не дает прямого понимания того, что для народа значит сопротивляться.

— Думаю, что я уже понял.

— Тогда скажите почему.

— Потому что та реакция, о которой говорится в рассказе, решусь сказать, больше чем парадигматична. Да, Шаламов описывает момент подлинного героизма. Однако, если я вас правильно понимаю, борьба народа с теми, кто осуществляет власть, не всегда принимает эти героические черты.

— Она их не принимает почти никогда! По той причине, что народ не обладает властью. Он не имеет власти, потому что не может ее иметь. Сопротивление, как образ поведения народа, означает в первую очередь не сопротивление тем, кто осуществляет власть, а сопротивление соблазну власти.

— Так это и есть концепция «сопротивления», о которой говорит Хайдеггер?

— По-моему, — вот здесь я охотно принимаю ваше выражение, — это несомненно. Во всяком случае, именно так я понимаю Хайдеггера. Меня подкрепляет в этой идее то, что она идет вразрез со всеми общепринятыми представлениями. Сопротивляться власти, по сути, — это не учреждать противо- власть, но сохранять непоколебимой волю оставаться в стороне от власти.

— Да можно ли здесь говорить о воле?

— Вы правы: это глубже, чем воля. Если народ остается в стороне от власти, значит, он не может поступать иначе; здесь нет никакого расчета; для него это так же «естественно», как говорить на родном языке.

— Он не учреждает, вы говорите, проти- во-власти. Народ же не составляет противо- общества.

— Никоим образом. Если вы готовы выслушать без задней мысли то, что я скажу, — народ сам по себе, в привычных условиях жизни, не имеет ни малейшей охоты к бунту: «сопротивляться» и «бунтовать» — не одно и то же.

— Не боитесь вы, что у вас выйдет «мистическая» концепция народности?

— Одно то, что я могу сослаться на представления Пеги о мистическом, отнимает у меня значительную долю опасений.

— Только долю?

— Да. Ибо я не могу отвлечься от того, что для Пеги «мистика» — антипод «политики». А Хайдеггер мыслит «политику», сохраняя за ней всю полноту смысла, какой этот термин имел для древних греков.

— Не является ли для вас основополагающей чертой политики то, что вы пытаетесь определить как отношение между «осуществлять власть» и «быть народом»?

— Да, только при условии, что она позволяет проявиться всем последствиям, придающим конкретность этому отношению.

— Во-первых, сопротивлению.

— Не во-первых. Сопротивление народа — это не первое; однако оно не является и осуществлением власти. То и другое связано.

Со стороны тех, кто осуществляет власть, сопротивление должно быть не только терпимо, но предоставляемо как право. Глагол, которым пользуется Хайдеггер, «zugestehen», имеет отчетливо юридическое значение: это предоставленное — то есть признанное — право. Другими словами, осуществлять власть законным путем можно, только если народ имеет неотъемлемую возможность сопротивляться.

— Что может означать «сопротивляться», если, как вы только что сказали, это не значит сопротивляться власти?

— Вот одна из ужасных трудностей, происходящих от нашего неискусного владения языком. Я сказал: сопротивляться — не значит учреждать противо-власть. Но это не значит и оставаться пассивным перед усилением власти. Если реакция и не является действием, она не является и простым бездействием. Между «действовать» и «претерпевать», между активным и пассивным залогом, в том промежутке, для которого наш язык не выработал словаря, — вот где место сопротивления, о котором мы говорим. Оно не героично, как героичен поступок, описанный Шаламовым. Но при этом героический