Владимир Бутромеев - Подлинная история времени без ложных вымыслов Стивена Хокинга. Что такое время. Что такое национальная идея

Вместо древесного бревна мысленно возьмем условное бревно из материала, не подвергающегося «усадке». Из мрамора, например, или, лучше, из однородного металла. Почему же, если разогнать такое бревно до скорости света, оно станет короче? Сместятся атомы в кристаллической решетке? Или сами атомы ужмутся?

Да нет же. Чтобы понять Эйнштейна, не привыкшего нисходить до древесных бревен, обтесанных металлическим топором, нужно полностью абстрагироваться от материала бревна. Нужно понимать его как сумму условных математических точек.

И вот, если у вас хватит глупости представить себе брата-близнеца, летящего в космолете со скоростью света, в виде и образе математической точки – вот тогда-то он и перестанет стариться в отличие от своего брата, оставшегося на Земле. И бревна в виде и образе математических точек, выдернутые из стен изб, срубленных «в лапу» ли, или в «полуласточкин хвост», разгоняясь в межзвездном пространстве до скорости света, станут значительно короче.

Все это было непонятно и вызывало недоверие. А значит, нужно серьезно, основательно изучить вопрос. Я прочел несколько довольно известных книг с популярным изложением теории относительности. Книги эти были наполнены все тем же – нелепостями, опирающимися на взаимоисключающие постулаты, и якобы логическими, но односторонними рассуждениями, называемыми умозрительными опытами и красочными описаниями воображаемых явлений. Но доказательств – никаких.

Доказательства, по уверению авторов, содержатся в математической части теории, и без знания высшей математики бесполезно браться за серьезные книги о теории относительности, наполненные непонятными и отпугивающими формулами.

Я заканчивал географический факультет и общался со студентами физмата. И постепенно, что сам, что с чьей-нибудь помощью, я прочел книги по теории относительности, разобрался с казалось бы непонятными на первый взгляд формулами. И выяснилось, что формулы и математический аппарат ничего не доказывают, а только помогают скрыть бездоказательность.

Математическая формула это просто способ описать то или иное явление на условном, кратком языке математики. С помощью математических формул можно описать и мыльный пузырь, он от этого не станет бильярдным шаром и лопнет вместе с формулами, его описывающими.

Каким языком – обычным, тем, которым пользуются люди в обыденной жизни, или хорошо обработанным, таким, каким пользовались Державин, Пушкин, Бунин и Чехов, или языком специальным, условным, например математическим, тем, который использовали Пифагор, Архимед, Галилей и Ньютон – каким языком не описывай нелепицу, она останется нелепицей.

Только описанная литературным языком, она называется небывальщиной, нескладухой, бессмыслицей и занимает свое, отведенное ей в ряду литературных жанров, место. А если эту нелепицу записать математическим языком, она, попав на благоприятную почву и поддержанная рекламой и тем, что теперь называют пиаром, может быть выдана за мировоззренческую философскую теорию.

В студенческие годы, движимый природным любопытством, я очень интересовался мироустройством и теориями, это мироустройство объясняющими. И пытался разобраться в таковых теориях. И многое из того, что поняли в этом мире древние греки и их последователи, самым естественным образом вписывалось в мое мироощущение и миропонимание.

А вот ветхозаветный мистицизм, христианское вероучение и марксистско-ленинская идеология не вписывались, отторгались как нечто неестественное, чужеродное в единой картине мира. И теория относительности тоже не приходились мне ко двору. Я утратил интерес к ней, но не стал отрицать ее, а все несоответствия этой теории с моим мировоззрением объяснил сам себе своей неспособностью понять ее.

Ведь Эйнштейн – гений. Это общепризнанно всем научным миром. Его имя венчает развитие науки в общечеловеческом масштабе. И конечно же, то, что кажется мне нелепостью и бессмысленностью, видимо, объясняется на каком-то недоступном мне уровне понимания и знания.

Ну да, я не смог разобраться в теории относительности. Но помнится, кто-то сказал, что Эйнштейн настолько гениален, что его теорию поняли всего лишь пять-шесть человек во всем мире. Ну, значит, я не достиг уровня этих пяти-шести избранных. Таких гениев, как Аристотель, Архимед и Евклид, Галилей и Ньютон, я сумел понять – и то хорошо.