Константин Пигров - Бытие и возраст. Монография в диалогах

И именно этот запрос реализован в противовес тому, что требовал Н. Фёдоров. Как известно, философ обвинял современную ему экономику в производстве безделушек как способе рассеивания драгоценной человеческой энергии, драгоценной активности духа. Если бы мы перестали заниматься изготовлением безделушек, а перешли бы к настоящим проектам – к устранению небратского состояния, к возвращению жизни всем умершим, – тогда бы мы действительно смогли реализовать эту сверхзадачу. Но действительность оказалась устроенной с точностью до наоборот, потому что в конечном счете производство безделушек через дизайн внешности, через пластическую хирургию как раз смогло организовать такие ресурсы активности, которые никакая сверхзадача в духе воскрешения отцов оказалась неспособной актуализовать. Поэтому странным образом именно озабоченность пожизненными тинейджерскими проблемами и стала той формой социального и экзистенциального заказа, которая в значительной степени преобразила современные дискурсы, в том числе гуманитарные, не говоря уже про весь видеоряд, который выстраивается соответствующим образом. Это тоже можно рассматривать как некую странную миссию определенного дорвавшегося до власти возраста – миссию, которая, по-видимому, уже близка к исполнению, и её нажим, её чрезвычайная жесткость всё больше дают о себе знать. Как справедливо говорил М. Фуко, степень нажима власти в сущности никогда не меняется, а лишь перераспределяется. Она может быть устроена как прямой посыл субъектно-объектного подчинения, она может развиваться по традиционным социальным каналам, но сегодня она осуществляется через провозглашение пожизненного тинейджерского состояния, ради которого можно пойти на любые жертвы. И. собственно говоря, вот неожиданный смысл «командировки», куда была отправлена наука. И из этой «командировки» она успешно вернулась и предъявила уникальные возможности, но не для того чтобы подготовить место для пришествия утраченных отцов, а чтобы решительно обесценить ресурс жизни всех отцов, которые ещё здесь, с нами…

К.П.: На самом деле, в нашем диалоге прослеживается радикальный конфликт. Мой пафос в том, что каждый возраст – самоцель, а Александр Куприянович делает акцент на диктатуре тинейджеров и возрастном шовинизме. Но я бы пошёл дальше. Первый тезис о самоценности любого возраста мы озвучили. Второй же тезис сформулируем так: между возрастами существует особый тип социальных отношений. Причём этот тип мы специально даже не тематизировали. Это не отношения в полисе, имевшие место в античной Греции. Это не публичные отношения, не отношения общественности. Это отношения семейные, патерналистские, отношения быта, особые отношения, которые господствуют в большой патриархальной семье между различными возрастами. Это и отношение зрелого поколения к детям и отрокам, и отношение зрелого поколения к старости. Патернализм есть господство зрелой, взрослой, воли над волей детской, над незрелостью. Это господство, которое постулируется как отеческое: я господствую, но для твоего же блага. И патерналистское отношение оберегает незрелую волю, рассчитывая на то, что впоследствии, когда незрелая воля достигнет стадии зрелости, такие действия будут ею одобрены.

Эту проблему развивал Г. Гегель в «Философии права». Это патерналистское отношение, где существенно возрастное начало, не имеет прямой связи с отношениями публичными и официальными. В отношениях между поколениями присутствует патернализм, но, когда он отчуждается и возникает правовое принуждение, патернализм выходит в сферу публичности. Мотив правового принуждения между детьми, стариками и взрослыми также присутствует в «Философии права». Как говорил Г. Гегель, правовое принуждение имеет своим основанием предварительный договор, согласно которому взрослые сознательно и для целей общества в целом отказываются от части своей свободы и передают право решения по определенным вопросам соответствующим институтам и институционализированным лицам. То же самое предполагается и для других возрастов. То есть патерналистское отношение (принадлежащее к приватной сфере) и правовое отношение (которое, вообще говоря, находится в сфере публичного) оба представляют собой принуждение. Но и в том, и в другом случае получено согласие тех, против кого это принуждение направлено. Так, ребёнок в семье понимает, что «надо учиться», но в школу он ходить не любит и всячески пытается от этого уклониться. Сопротивляясь принуждению родителей, он понимает, что по большому счету они правы. И здесь уже представляется возможным употребить термин «насилие». Если согласие принуждаемого имеется, то это насилие легитимно. Данное утверждение относится как к ситуации патерналистского, так и к ситуации правового принуждения, хотя принимает разные формы.