Коллектив авторов - Проблема человека в западной философии

При помощи такого арсенала понятий можно представить человеческое поведение как наблюдаемый процесс. Поворот „внутрь“, точнее говоря, раскрытие внутренней сути имеет, помимо языка, еще одну точку приложения: побуждения человека, оторванные от моторики, переводят ответ в чувственный импульс. Он „создает зияние, пропасть между актуальным возбуждением и отложенным действием, которую мгновенно занимает сознание“ (цитата из Альсберга. — А.Ф. ). Если спроецировать это положение дел на опять-таки тождественную редукции инстинктов де-дифференциацию влечений, соответствующую наличию избытка побуждений, то отсюда сама собой получается единообразующая внутренняя жизнь, основанная не только на регулирующей системе мозга, но и — равным образом — на структуре побуждений вплоть до глубин вегетативной тьмы бессознательного. Фрейд оправдан, ибо панэротизм изображается как свойство определенного состояния человеческих побуждений, достигнутое вместе с де-дифференциацией влечений, изначально связанных с физиологическими органами. Более того: в поле зрения попадают духовные возможности и не-речевой сферы; ибо освобождение побуждения от преформированной моторики означает ослабление биологической однозначности поведения, которая должна привести к полной эмансипации от его полезного эффекта, убыванию и формализации, например, схем раздражителей в восприятии, к высвобождению чистых качеств явления (следует отсылка к Альсбергу — А.Ф. ).

Иными словами, благодаря своей открытой структуре побуждений, благодаря опять-таки языку, который ей соответствует, человек эмансипирован от биологической однозначности поведения, которую сплошь и рядом выказывают животные, эмансипирован для биологической многозначности. Прагматическая одежка по бихевиористской мерке ему не подходит. Человеческое поведение нельзя свести ни к схеме, ни к цепочке рефлексов, ни к целенаправленному действованию. Эта эмансипация человеческого поведения от биологически однозначного действования, установленная самим Геленом, как раз благодаря сохранению прагматической точки зрения, уполномочивает антропологию именно от этой, рекомендуемой Геленом точки зрения отказаться. Не беда. В конце концов, в этом — смысл всякого экспериментального введения какой-либо модели или „ключевой темы“». (Op. cit., S. 25–27.).

Фишер Ε. (1874–1967) — антрополог.

Это рассуждение перекидывает мостик от самых ранних философских работ Гелена к его поздней антропологической концепции социальных институтов, развитой в книге «Первобытный человек и поздняя культура» (1956 г.).

Ortega y Gasset J. Sintomas nuevos. — In: Ortega y Gasset. El tema de nuestro tiempo. Obras comletas. T. III, Cap. 10, Madrid, 1950, p. 192–196.

Помещаем характерный и непосредственно увлекательный отрывок из третьей части («Бытие-для-другого») пространного трактата Сартра «Бытие и ничто» (1943). Трактат возник как свободное психодраматизирующее освоение гуссерлевской и хайдеггеровской мысли на почве французского персонализма. Вынесение феноменологического и фундаментально-онтологического анализа в плоскость индивидуального сознания и прояснения отношений между личностями было предопределено антропоцентризмом Сартра. Для него в мире нет ничего весомее человеческого существа, которое мучительным усилием творит бытие из ничто, чтобы не задохнуться в пустоте этого последнего. Для Хайдеггера, наоборот, сфера усиленного сознания с его потугами взогнать себя к творческой экзистенции кажется удушающе тесной рядом с бездонным простором Ничто, в «светлой ночи» которого таится Бытие. Перспективе вступить в жаркие послевоенные споры о человеке, его гуманизме, его творчестве и его проблемах Хайдеггер предпочел демонстративный отказ от самих этих терминов. Косвенным ответом Хайдеггера на сартровскую версию экзистенциальной аналитики явилось «Письмо о гуманизме»(1946), см. в данном сборнике.

Перевод по изданию: Sartre J.-P. La première attitude envers autrui: l’amour, le langage, le masochisme. — In: Sartre J.-P. L’être et le néant. P.: Gallimard, 1966, p. 431–447.

Первый «эк-стаз (выступание из себя. — В.Б. ) самости» — это наивное «желание быть», сразу поневоле уличающее ее в отсутствии у нее собственного бытия. Расставаясь с прошлым ради настоящего, целиком растрачиваемого на «проект» погони за бытием, самость лишается вдобавок и будущего, которое авансом расходуется как материал для достижения той же цели. Второй «экстаз самости», отброшенной назад в первом непосредственном тяготении к бытию, — это попытка самоутвердиться через напряженное осознание своей ситуации, через отождествление себя с саморефлексией. Это предприятие кончается еще несчастнее, чем первое: самость не только опустошает себя, отмежевываясь от собственного содержания, но она подвергает отстраняющей рефлексии даже свое стремление к бытию, свою трансценденцию. Путем рефлексии самость, правда, достигает с грехом пополам самостоятельности, решительно обособляясь и от самой себя, и от всего окружения вообще, которое становится для нее лишь предметом, — это третий «экстаз самости». Но он подводит ее к самому крупному провалу: в самом деле, опредметив было весь мир, замкнувшаяся в саморефлексии самость ошеломленно обнаруживает, что извне «другой» тоже смотрит на нее как на предмет. Тогда перед самостью, желающей сберечь хотя бы кроху надежного, обеспеченного личностного бытия, вырастает сверхзадача покорения или ассимиляции Другого (см.: Sartre J.-P. L’Être et le néant, p. 174–175, 179, 194, 204, 267, 359–360 и др.).