1 ...6 7 8 10 11 12 ...309 Говорят, что философ Стильпон [51] Стильпон (380-300 гг. до н.э.) — древнегреческий философ. — Приводимое сообщение см. Диоген Лаэрций , II, 120.
, удрученный надвинувшейся старостью, сознательно ускорил свою смерть тем, что пил вино, не разбавленное водой. От той же причины — только не по собственному намерению — погиб и отягченный годами философ Аркесилай [52] Аркесилай (III в. до н.э.)—древнегреческий философ-скептик. — Приводимое сообщение см. Диоген Лаэрций , IV, 44.
.
Существует странный, очень занятный вопрос: поддается ли душа мудреца действию вина?
Si munitae adhibet vim sapientiae. [53] «Придает ли оно [вино] мудрости большую мощь?» ( Гораций . Оды, III, 28, 4). Монтень иронизирует, приводя этот стих.
На какие только глупости не толкает нас наше высокое мнение о себе! Самому уравновешенному человеку на свете надо помнить о том, чтобы твердо держаться на ногах и не свалиться на землю из-за собственной слабости. Из тысячи человеческих душ нет ни одной, которая хоть в какой-то миг своей жизни была бы неподвижна и неизменна, и можно сомневаться, способна ли душа по своим естественным свойствам быть таковой? Если добавить к этому еще постоянство, то это будет последняя ступень совершенства; я имею в виду, если ничто ее не поколеблет, что может произойти из-за тысячи случайностей. Великий поэт Лукреций философствовал и зарекался, как только мог, и все же случилось, что он вдруг потерял рассудок от любовного напитка. Думаете ли вы, что апоплексический удар не может поразить с таким же успехом Сократа, как и любого носильщика? Некоторых людей болезнь доводила до того, что они забывали свое собственное имя, и легкое ранение повреждало разум других. Ты можешь быть сколько угодно мудрым, и все же в конечном счете ты — человек; а есть ли что-нибудь более хрупкое, более жалкое и ничтожное? Мудрость нисколько не укрепляет нашей природы:
Sudores itaque et pallorem existere loto
Corpore, et infringi linguam, vocemque aboriri
Caligare oculos, sonere aures, succidere artus
Denique concidere ex animi terrore videmus. [54] «Если душа охвачена страхом, то мы видим, что тело покрывается потом, бледнеет кожа, цепенеет язык, голос прерывается, темнеет в глазах, в ушах звенит, колени подгибаются и человек валится с ног» ( Лукреций . О природе вещей, III, 155).
Человек не может не начать моргать глазами, когда ему грозит удар. Он не может не задрожать всем телом, как ребенок, оказавшись на краю пропасти. Природе угодно было сохранить за собой эти незначительные признаки своей власти, которую не может превозмочь ни наш разум, ни стоическая добродетель, чтобы напомнить человеку, что он смертен и хрупок. Он бледнеет от страха, краснеет от стыда; на припадок боли он реагирует если не громким и отчаянным воплем, то хриплым и неузнаваемым голосом:
Humani a se nihil alienum putet. [55] «Пусть ничто человеческое ему не будет чуждо» ( Теренций. Самоистязатель, I, 1, 77). Монтень придает этому стиху другой смысл: он хочет сказать, что нам не чужды все слабые стороны человеческой природы.
Поэты, которые творят со своими героями все, что им заблагорассудится, не решаются лишить их способности плакать:
Sic fatur lacrimans, classique immitit habenas. [56] «Так говорит он сквозь слезы и замедляет скорость кораблей» ( Вергилий . Энеида, VI, 1).
С писателя достаточно того, что он обуздывает и умеряет склонности своего героя; но одолеть их не в его власти. Даже сам Плутарх, — этот превосходный и тонкий судья человеческих поступков, — упомянув о Бруте [57] Брут — Луций Юний Брут, согласно римской легенде, вождь восстания, которое привело к низложению последнего римского царя Тарквиния Гордого и учреждению республики с двумя консулами (509 г. до н.э.). В качестве одного из этих выборных консулов новой республики Брут, как гласит предание, приговорил к смерти двух своих сыновей, участвовавших в заговоре, имевшем целью восстановление царской власти и возвращение Тарквиния. Приводимое в тексте см. Плутарх . Жизнеописание Публиколы, 3.
и Торквате [58] Торкват — Манлий Торкват (IV в. до н.э.), римский политический деятель. Согласно легенде, он явил пример суровой воинской дисциплины, казнив во время своего третьего консульства собственного сына, который вопреки запрету вступил в единоборство с неприятельским воином.
, казнивших своих сыновей, выразил сомнение, может ли добродетель дойти до таких пределов и не были ли они скорее всего побуждаемы какой-нибудь другой страстью. Все поступки, выходящие за обычные рамки, истолковываются в дурную сторону, ибо нам не по вкусу ни то, что выше нашего понимания, ни то, что ниже его.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу