Вадим Руднев - Божественный Людвиг. Витгенштейн - Формы жизни

Положим, к примеру, что '88 + 57' действие, которого я до этого момента никогда не производил. Хотя при этом в прошлом я производил пусть даже про себя (оставим проблему моего наблюдаемого поведения) лишь конечное число действий, такой пример с очевидностью существует. Фактически эта самая конечность и гарантирует существование примера, превосходившего бы все ранние вычисления. Я буду исходить из предположения, что в изложении, следующем ниже, '68 + 57' удовлетворяет этому.

Я произвожу это вычисление, получая в качестве результата, естественно, '125'. Я уверен, возможно, после проверки, что это правильный ответ. Он правилен как в арифметическом смысле, в котором 125 является суммой от сложения 68 и 57, так и в металингвистическом, в котором 'плюс' в том смысле, в каком это слово употреблялось мной в прошлом, обозначает функцию, которая будучи применена к числам '68' и '57', приобретает значение '125'.

Теперь представим, что я столкнулся с эксцентричным скептиком, кото ставит под сомнение достоверность моего ответа в том смысле, который я назвал 'металингвистическим'. Возможно, предполагает он, что то, каким образом я употреблял термин 'плюс' в прошлом, должно в качестве ответа, который подразумевается мною для '68 + 57', давать '5'. Конечно, это предположение скептика совершенно очевидно является безумным. Правильным ответом на такое предположение был бы совет пойти в школу и поучиться считать. Тем не менее дадим ему возможность продолжить. В конце концов, говорит он, если я так уверен, что в то время как я использовал символ ' + ', в мои намерения входило, что '68 + 57' будет обязательно обозначать 125, то это не потому, что я эксплицитно дал себе указание на то, что 125 есть результат сложения в этом частном случае. Положим, что это так. Но идея, конечно, состоит в том, что в этом новом случае я применяю ту же самую функцию или правило, что я применял много раз до этого в прошлом. Но кто может сказать, что это была за функция? В прошлом я применял лишь конечное число примеров использования этой функции. Все они, положим, включали числа, меньшие, чем 57. Итак, возможно, что в прошлом я употреблял 'плюс' и ' + ' для обозначения функции, которую я буду называть 'квус' и обозначать символом $. Она определяется так:

x $ Y = x + у, если х, у < 57 = 5 и другие

Кто скажет, что это не та функция, которую я до этого подразумевал под ' + '? Скептик же утверждает (или притворяется, что утверждает), что я неправильно интерпретирую свое собственное употребление в прошлом. Под 'плюсом' я всегда, как он говорит, подразумевал квус [Kripke 1982: 73].

Все, что здесь говорится, каким бы фантастичным оно ни казалось, на самом деле является вполне реалистичным. Смысл витгенштейновского парадокса и его крипкеанской трактовки мы понимаем следующим образом: никогда нельзя до конца доверять личным ощущениям, они могут подвести. Каждое утверждение — лишь предположение, любой приказ может быть невыполнен, любое обещание нарушено. Такова природа человеческого языкового общения. С этим тесно связана проблема индивидуального языка, к обзору которой мы переходим.

Мыслим ли такой язык — говорит Витгенштейн, — на котором человек мог бы для собственного употребления записывать или высказывать свои внутренние переживания — свои чувства, настроения и т. д.? — А разве мы не можем делать это на нашем обычном языке? — Но я имел в виду не это. Слова такого языка должны относиться к тому, о чем может знать только говорящий, — к его непосредственным, личным впечатлениям. Так что другой человек не мог бы понять этого языка. […]

Представим себе такой случай. Я хочу запечатлеть в дневнике какое-то время от времени испытываемое мною ощущение. Для этого я ассоциирую его со знаком 0 и записываю в календаре этот знак всякий раз, когда испытываю такое ощущение. —

Прежде всего замечу, что нельзя дать какую-либо дефиницию подобного знака. — Но сам для себя я же могу дать ему какое-то указательное определение! — Каким образом? Разве я в состоянии указывать на ощущение? — В обычном смысле — нет. Но, произнося или записывая знак, я сосредоточиваю свое внимание на ощущении — и таким образом как бы указываю на него в своем внутренем мире. — Но что толку в этой церемонии? […] ведь в данном случае я не располагаю никаким критерием правильности. Так и тянет сказать: правильно то, что мне всегда представляется правильным. А это означает лишь, что здесь не может идти речь о «правильности» [Витгенштейн 1994: 171, 174–175].