Ален де Бенуа - По ту сторону прав человека. В защиту свобод

Но нужно пойти дальше и задаться вопросом о самой возможности продолжать говорить на языке прав. Поскольку теория прав человека внутренне связана с либеральной идеологий, любая попытка дать ей новую, не либеральную формулировку скорее всего потерпит провал. Стоит понять, что права, к которым обычно обращаются, — это не столько права, сколько обязанности правителей и, соответственно, способности и свободы, которые подчиненные могут законно требовать в том случае, если им в них отказано.

Конечно, речь совсем не о том, чтобы отдать защиту свобод на откуп идеологии прав человека, и еще меньше о такой критике последней, которая пыталась бы легитимировать деспотизм. Напротив, речь о том, чтобы показать, что необходимая борьба против всех форм тирании и угнетения — вопрос фундаментально политический, а потому он и решаться должен политически. Иными словами, речь о том, чтобы выйти за пределы юридической сферы и поля нравственной философии и заявить, что власть политического авторитета должна быть ограниченной не потому, что у индивидов по самой их природе есть неограниченные права, а потому, что полития, в которой царствует деспотизм, — это плохое политическое общество, а необходимость сопротивления угнетению вытекает не из врожденного права, а из того, что политическая власть должна уважать свободу членов общества. Короче говоря, люди должны быть свободны не потому, что «у них есть на это право», а потому, что общество, где уважаются фундаментальные свободы, в политическом отношении лучше общества, в котором они не уважаются, не говоря уже о том, что оно предпочтительнее в моральном плане.

Из всего это следует, что принципиальную роль следует вернуть гражданству, понимаемому как активное участие в публичной жизни, а не в качестве понятия, ставшего инструментом для получения прав. «Согласие с минимальными требованиями демократического политического порядка, то есть с полным равенством прав и обязанностей каждого, — пишет по этому поводу Жан–Франсуа Кервеган, — ведет к отказу от всякого метафизического, антропологического или даже морального обоснования прав человека, и прежде всего фундаментальных из их числа, и переходу к чисто политическому обоснованию, которое, соответственно, опирается исключительно на принцип гражданского равенства индивидов–граждан (а не естественного равенства, поскольку нет ничего менее эгалитарного, чем природа)» [185] Jean–François Kervégan, Art. cit., p. 51. .

Равным образом мы приходим к реабилитации понятия принадлежности определенному политическому сообществу, без которого свобода, равенство и справедливость остаются всего лишь бездейственными абстракциями. Такая принадлежность, никоим образом не изолируя индивида и не угрожая его бытию, дает ему, напротив, «возможность быть значимой единичностью, — пишет Рево д’Аллон. — Чтобы “политически” обосновать права человека, политику и гражданство нужно мыслить не только во вторичном горизонте гарантии субъективных естественных прав, но и как первичное условие, которое обосновывает действенное осуществление совместной жизни. При этом — два этих момента очевидно связаны — также надо пересмотреть вопрос индивидуалистического обоснования социального и начать мыслить индивидуальную единичность через единичность принадлежности или даже множественную единичность . Последняя опирается не на индивидуальное обоснование, а на отношение к общему миру. Поскольку, если “право на обладание правами” неотделимо от принадлежности к организованному политическому сообществу, которое именно по этой причине не сводится к ассоциации индивидов, незаменимая единичность человека обусловлена не своим самодостаточным основанием, а принадлежностями к той или иной группе, которые дают возможность его индивидуации» [186] Revault d’Allonnes, Op. cit., pp. 294-295. .

Наконец, нужно отказаться от той идеи, что всегда есть противоречие между индивидуальной свободой и социальной жизнью, переопределив в то же время свободу в том смысле, который бы соответствовал «свободе древних» в понимании Бенжамена Констана и «позитивной свободе» Исайи Берлина, которая неотделима от активного участия в публичной жизни, тогда как свобода Нового времени или негативная свобода заключается в ряде прав, позволяющих отказаться от этого обязательства.

Свобода — не только личная возможность. Для осуществления ей требуется определенное социальное пространство. Вот почему нельзя довольствоваться определением, фигурирующим в четвертой статье Декларации прав 1789 года: «Свобода состоит в возможности делать все, что не наносит вреда другому». С одной стороны, индивидуальная автономия и свободное осуществление способностей и потенций — не субъективные права, поскольку они, напротив, соответствуют острейшей социально–политической необходимости. (Например, государственное образование, не может быть результатом некоего «права на образование», иначе оно было бы бесплатным, но факультативным. Обязательным оно становится именно из–за признания того, что образование составляет социальное благо). С другой стороны, индивидуальная свобода никогда не выполняется в обществе, которое само не свободно, а это означает, что не бывает частной свободы без свободы публичной. «Цель древних состояла в разделении общественной власти между всеми гражданами одной страны», — писал Бенжамен Констан [187] Benjamin Constant, Cours de politique constitutionnelle, vol. 1, Didier, Paris 1836, p. 539. . Это означает, что и свобода первоначально является политической проблемой, а не правовой. Подобная свобода предшествует правосудию и определяет его, но не является его результатом.