Ален де Бенуа - По ту сторону прав человека. В защиту свобод

С другой стороны, демократический режим стремится к согласию народа, которое обычно выражается посредством голосования. В конечном счете, демократия — это режим, который закрепляет суверенитет народа. И наоборот, дискурс прав человека исходно подается в качестве моральной достоверности, всеобщей истины, которая должна приниматься повсюду уже в силу ее всеобщности. Его значение, следовательно, не зависит от демократической ратификации. Более того, оно может расходиться с ней.

«Проблематика прав человека, — отмечает Рево д’Аллон, — относится к обоснованию через индивида, то есть к проблеме естественных прав индивида, которая неизбежно расходится с требованиями суверенитета» [159] Revault d’Allonne, Op. cit., р. 284. . Это расхождение может принимать две формы. С одной стороны, в той мере, в какой вдохновлявшееся теорией прав человека международное право, то есть право на вмешательство, предполагает ограничение суверенитета государств и народов, оно равным образом ведет и к ограничению народного суверенитета в любом демократическом государстве. С другой стороны, из–за условий, при которых была сформулирована теория прав человека, даже голосование может теперь признаваться суверенным только в той мере, в какой оно не противоречит постулатам этой теории. Как поясняет Ги Хааршер, с точки зрения прав человека, «демократический принцип может действовать лишь в узких границах, которые являются, собственно, границами философии прав человека: если предположить, что один–единственный индивид будет защищать эти права от мнения большинства, решившего их нарушить, с точки зрения контрактуалистской философии, именно этот одиночка будет занимать легитимную позицию» [160] Guy Haarscher, Philosophie des droits de l’homme, Editions de l’Université de Bruxelles, Bruxelles 1987, p. 15. .

Демократические голоса, которые не соответствуют правам человека, следовательно, тут же отвергаются как «иррациональные» и нелегитимные. Та же самая идеология выступает против того, чтобы у народа спрашивали, к примеру, посредством референдума, мнение по некоторым слишком «болезненным» вопросам. В этом контексте вполне уместным оказывается разоблачение «популизма»: когда речь заходит о «правах человека», народ начинают подозревать в том, что далеко не всегда он способен на правильные мысли.

«Из признания и провозглашения прав человека, — пишет также Жан–Франсуа Кервеган, — следует то, что на суверенитет, будь он монархическим или народным, налагают непреодолимые ограничения» [161] Jean–François Kervégan, Art. cit, p. 43. . Однако всякое ограничение народного суверенитета представляет собой посягательство на само основание демократии. Оно равноценно тому, что граждан обязывают подчиняться не только тем руководителям, которых они сами же и выбрали. Из него вытекает то, что верховным авторитетом, которому граждане должны подчиняться, является уже не авторитет избранных руководителей, а авторитет международных организаций и юрисдикций, члены которых, выступая едва ли не от имени истины, данной в откровении, вообще не обладают демократической легитимностью. Поскольку народный суверенитет ограничивается определенными оговорками, налицо возврат к политической и социальной гетерономии [162] См.: Robert Bork, The Limits of “International Law // The National Interest, New York, Winter 1989-90, p. 10. .

Примечательно то, что сегодня авторитарные правительства гораздо чаще упрекают не в том, что они нарушают правила демократии, а в том, что они не «соблюдают права человека». Чтобы как–то справиться с политической нестабильностью, сковывающей глобальное расширение рынков, Трехсторонняя комиссия, созданная в 1973 году и включавшая в качестве главных теоретиков Сэмюэля Хантингтона и Збигнева Бжезинского, выразила пожелание ограничить сферу демократических практик в странах третьего мира. «Чтобы удовлетворить два этих требования — ограничения демократии и сохранения капитализма, — пишет Эдмон Жув, — было найдено специальное снадобье: идеология прав человека» [163] Edmond Jouve, Le droit des peuples, PUF, Paris 1986, p. 52. .

Переопределение демократии как «режима, который соблюдает права человека», то есть, в конечном счете, ее сведение к демократии либеральной, является, следовательно, интеллектуально несостоятельным [164] О несовместимости доктринальных оснований либерализма и демократии см.: Carl Schmitt, Théorie de la Constitution, op. cit. Пол Пикконе пишет: «Демократия и либерализм несовместимы: либеральные ценности легитимны лишь тогда, когда они навязаны сверху центральным правительством, которое якобы все знает» (Paul Piccone, Ten Counter–Theses on the New Class Ideology. Yet Another Reply to Rick Johnstone // Telos, New York, Spring 2001, p. 153). , однако в политическом отношении весьма выгодным, поскольку оно позволяет отвергнуть всякое политическое решение, расходящееся с идеологией прав человека, объявив его противоречивым. Жан–Фабьен Спиц констатирует, однако, то, что подобный подход сам является противоречивым, поскольку «утверждать, что права индивидов зависят от разума и природы и при этом исключать их из списка вопросов, обсуждаемых теми, кто наделен разумом, — значит подрывать их рациональное основание» [165] Jean–Fabien Spitz, Républicanisme et droits de l’homme // Le Débat, Paris, novembre–décembre 1997, p. 65. . (В действительности, антидемократическим может быть объявлено только такое голосование большинства, которое приводит к отмене демократии, поскольку подобное решение противоречило бы цели, для которой голосование выступает всего лишь средством).