Юлиус Эвола - Восстаие против современного мира

Именно таков настоящий материализм, в котором повинны современные люди: их прочие материалистические воззрения, проявляющиеся как философские или научные взгляды, являются вторичным явлением. Таким образом, под подлинным материализмом понимается не мнение или «теория», но реальное состояние, присущее определенному человеческому типу, опыт которого более не позволяет ему уловить нечто большее, чем просто телесные предметы. Поэтому в большинстве случаев современный интеллектуальный бунт против «материалистических» взглядов по сути своей остается тщетной попыткой противодействия периферийным и второстепенным последствиям, порожденным далекими и глубокими причинами, которые кроются в совершенно иной сфере, нежели в области «теорий».

Опыт традиционного человека, сегодня сохранившийся в качестве пережитка у некоторых так называемых «первобытных» народов, выходил далеко за рамки этих границ. «Незримое» было для них столь же и даже более реально, чем данные физических органов чувств. Кроме того, оно обусловливало и сам образ жизни как индивида, так и коллектива.

Таким образом, если в традиционном понимании то, что сегодня принято называть реальностью, было всего лишь одной из возможностей значительно более широкого порядка, то незримое, тем более, не было тождественно «сверхъестественному». Согласно Традиции понятие «природа» значило куда больше, чем просто телесный мир видимых форм, на котором сосредоточена современная секуляризированная наука. Напротив, по самой своей сути она составляла часть той же незримой реальности. Существовало живое чувство «низшего» мира, населенного всевозможными темными и двуличными силами —демонической души природы, основы основ всех ее форм и энергий, которому противостоял недоступный обыденному человеческому сознанию небесный свет высшего царства. Кроме того, к «природе» традиционно причисляли также все чисто человеческое, то есть подчиненное общей судьбе, обрекающей на рождение и смерть, непостоянство, зависимость и деградацию, свойственную низшим областям. По определению, порядок «того-что-есть» не имеет ничего общего с человеческими или временными состояниями и условиями: «люди составляют одну расу, боги —другую» [12] [12] Пиндар, Немейские оды (в ином переводе: «Есть племя людей, есть племя богов» —прим. перев.) , —хотя считалось, что обращение к высшему, потустороннему порядку может направить интеграцию и очищение человеческого в нечеловеческом, что, как станет ясно в дальнейшем, являлось сутью и целью всякого подлинно традиционного общества.

Мир бытия и мир становления затрагивает вещи, демонов и людей. Впрочем, любой гипостатический [13] [13] От «гипостазирование» —наделение самостоятельным бытием какого-либо отвлечённого понятия, свойства идеи (например, «числа» в пифагореизме) — прим. перев. образ этих двух областей —астральный, мифологический, теологический или религиозный —возвращал традиционного человека к двум состояниям, служил символом, требующим разрешения во внутреннем опыте или в предчувствии внутреннего опыта. Так, в индуистской традиции и особенно в буддизме идея сансары — «потока», который властвует над всеми формами нижнего мира—тесно связана с состоянием жизни как слепой жажды, неразумного отождествления. Равным образом, в эллинизме «природа» зачастую была олицетворением вечной «лишенности» того, что, имея собственный принцип и собственную причину вне себя, нескончаемо течет и ускользает от себя — αεί ρέοντα , —обнаруживая в своем становлении изначальную и радикальную заброшенность, вечный изъян ограниченности [14] [14] Плотин, Эннеады , I, 8,4-7, VI, 6, 18. . «Материя» и становление в этих традициях выражают то, что в существе составляет неустранимую неопределенность и темную необходимость, бессилие обрести совершенную форму, овладеть собой законным образом: что греки называли αναηκαϊου и άπειρον , называлось на Востоке адхармой . Схоласты также выражали сходные идеи, признавая в cupiditas и appetitus innatus корень всякой неискупленной природы. Таким образом, в той или иной форме, человек Традиции обнаруживал в опыте жаждущего уподобления, который помрачает существо и делает его ущербным, тайну этого состояния, в котором нескончаемое становление, вечная неустойчивость и возможность нижней сферы предстают как космически-символическая материализация.

С другой стороны, в обретении и придании себе надлежащей формы, в обладании принципом жизни в себе самом —цельной жизни, не мятущейся более в поисках другого или других ради достижения собственной полноты и оправдания себя, жизни, более не расколотой потребностью в чем-то отличном от себя и иррациональной тягой к внешнему —одним словом, в опыте аскезы видели путь к постижению иного царства, мира состояния «бытия», уже не физического, а метафизического мира —«пробужденной разумной природы», традиционными образами которого служили солнечные символы, небесные сферы, светоносные шеи огненные существа, острова и горные вершины.