Василий Гудин - Так бы сказал Заратустра

Бесплодная попытка спорить с Вечностью, бунт обреченного и «буря в стакане воды». Повторное совокупление бесконечного количества причин и следствий в бесконечностях различных порядков пространства и времени. И ничего ни на йоту нельзя изменить в этом вечном круговороте колеса бытия.

«Теперь я умираю и исчезаю и через мгновение я буду ничем. Души также смертны, как и тела. Но связь причинности, в которую вплетен я, опять возвратится, – она вновь создаст меня! Я сам принадлежу к причинам вечного возвращения». – Так я хотел обессмертить себя, не веря в бессмертие душ. Я поневоле представил себя и весь род человеческий случайным сочетанием микрочастиц, материальных причин, биологических процессов и эпохи исторического времени.

Безличная сила механической причины «вновь создаст меня»… Как может механическое воссоздать живое, думающее, любящее, страдающее? Выходит, что я, воспевающий жизнь, ничего в ней не смыслил. «Любить и погибнуть – это созвучно от вечности. Воля к любви – это значит хотеть также смерти». – Любить и погибнуть… вернуться, любить и снова погибнуть. И так сто и тысячу раз. Даже самое высокое чувство многократным повторением превращается в механизм. Повторение – удел Вселенского Разума, замкнувшегося в своей скорлупе. Повторение – пародия, карикатура на Вечность. Я думал смертью обессмертить любовь, приобщить ее к вечности, но получилось лишь одно повторение.

«По неудавшемуся томится всякая вечная радость». – И вечно будет томиться вечная радость по вечно неудавшемуся. Я обрек своих любимых неудавшихся высших людей на вечную неудачу и удачливых прохвостов на вечную удачу. В круговорот бытия попали не только Бог и человечество, но и тот неведомый мир, который хочет осуществить себя через высших людей. «Они (неудачники) воспримут веру в вечное возвращение как проклятие». – Оправдывал я «круги возвращения» неприятием их неудачниками, тут же забыв, что «по неудавшемуся томится всякая вечная радость». А удавшийся, разве воспримет их по-другому? Вечно достигать одних и тех же вершин, преодолевать одни и те же преграды, одерживать одни и те же победы, – кто скажет, что нет здесь погибели и нет здесь проклятия? Разве что удавшийся бездарь увидит в этом спасение.

«Власть кольца» сжимает горло человечества. «Все «непреходящее» только уподобление». – Так я восстал против безусловного во имя преходящего человека. Но чему уподобить преходящее множество раз? Оно не имеет ни образа, ни подобия, оно призрачно и безосновно. «Вечно вращается колесо бытия. Все погибает, все вновь складывается, вечно строится тот же дом бытия. В каждый миг начинается бытие – и вечное возвращение даже самого маленького человека!» «И вечное возвращение даже самого маленького человека»…. Я не мог согласиться тогда, что маленькие, «лишние» люди нужны: «Жизнь испорчена чрезмерным множеством людей», но я готов был согласиться с их вечным возвращением, испортив вечное «чрезмерным множеством», лишь бы оправдать свою философию. Реабилитацией «лишних людей» я прикрывал подспудный ужас перед своим «кругами», который томил меня изнутри. Но и признание «лишних людей» не спасло меня от сомнений, тогда я стал думать напротив, что повторение маленьких людей, чандалы и черни, не дает до конца мне принять мое откровение.

«Ты сел на коня, ты быстро мчишься вверх, к своей цели? Твоя хромая нога также сидит на лошади вместе с тобой. Когда ты будешь у цели, когда ты спрыгнешь с коня своего, – на высоте своей, высший человек, ты и споткнешься!» Прогресс – твой конь, человечество, хилая, больная душа – твоя хромая нога. Лавиной будешь низвергнуто с достигнутых высот, ты, амбициозное человечество. Сизифов труд мне кажется теперь более осмысленным рядом с «кругами вечного возвращения», по которым катится в пропасть вся история человечества, чтобы, восстав из пропасти, снова в нее обрушиться. Ибо сказано: «Знаний наших мы не видим, нет уже пророка, и нет с нами, кто знал бы, доколе это будет».