Светлана Севрикова - Ковчег. #стихивдорогу #вся правда о торговле в электропоездах

Чтоб снова Русь на крыльях вынесла

Из пустоты – саму себя.

Мне очень нравится разноголосица, когда после жесткого упрека, строк – пуль (а как еще писать о войне?) звучат народные мотивы, смягчая душу и сердце, и рождается любовь, о которой говорил Андрей Тарковский, когда снимал «Андрея Рублева», когда любить – это видеть всю грязь, всю боль, все страдания, и принимать, и любить ее такой, какая она есть, наша больная родина.

Кабы в кабаках не пили брагу, да на площадях не лили жижу…

Кабы не выпрашивал бродяга в переходе медные гроши…

Да у тех, чьё сердце разболелось – оставался шанс последний выжить —

Как тебя любить бы было просто, Русь моя, душа моей души…

Больно, но не упреком звучит, а материнской болью…

И думаешь, сколько же лет этой девочке, написавшей книгу, тогда было? Не в возрасте дело, а в том, что их поколение рано повзрослело, как всегда бывает во время войны. Их лишили юности.

Народные мотивы снова и снова убаюкивают, глушат боль, заговаривают ее языческим наговором:

Ты в иголочку нитку вдень,

Сшей Рассеюшки лоскутки!

Нежных пальчиков не щади!

Раны черные – зашивай!

Белу с Малою – породни,

Да с Великою – побратай.

И есть ещё один мотив, о котором не сказать нельзя. Я назову его Рождение Поэзии.

Чтобы не сойти с ума от боли и от ран душевных, иногда надо посмотреть на все происходящее как бы со стороны. Из вечности. Посмотреть на «Русь торговую» со стороны «Руси небесной». А между ними ещё и театр… И задаётся автор неожиданным вопросом:

Может, сказать этим людям,

Что коробейники все тут, по жизни,

От Фауста до Иуды?!

И вдруг, оказывается, что железная дорога и ее трамвайчики (как на жаргоне коробейников называются поезда) – это подмостки шекспировского театра. Или Мольер сотворил этот грустную комедию? Или – наберёмся смелости и шагнем в такую глубь веков, что голова закружится – сам Эсхил, Король Трагедий, написал это историческое полотно с персонажами почти театральными? И это блоковский «Балаганчик», только теперь это «Балаганчик-Русь».

Который век идёт Шекспир.

Смеётся зал. Актёры плачут…

И, отстранившись, став зрителем и наблюдателем, вдруг поймём вместе с автором, что железная дорога не только театр, но и взлетная полоса:

ОЖД – жестокое призвание,

Вечный бег по взлётной полосе.

А взлёт, отрыв от плоскости бытия, предполагает и третье измерение – любовь, – к миру, к жизни, такой, какова она есть. Любовь к людям.

И дело тут совсем не в расстояньях,

А в сострадании и в пониманьи,

Что люди тоже – крошечные солнца,

В кромешной затерявшиеся мгле.

Тут-то, наконец и приходит то, что связывает земное повествование с вторым планом – Русью Небесной. Ещё не рождение поэзии, но предчувствие этого рождения, – присутствие вечности рядом с собой….

Служебный долг, – отслеживать мгновенья,

Присматриваясь к вечности тайком,

Ловить! И продавать как коробейник,

Бессовестно вломившийся в вагон.

И, вломившись в вагон, вечность не уходит, она наполняет жизнь музыкой слова, поэзией… происходит великий акт творения:

Да это же не рельсы! Это струны!

И не пути железные, а лютня…

Происходит счастливый момент осознание творческого призвания и предназначения:

…Я – огонёк, играющий с огнями

Потопленными в сумерках эпохи.

…Я – музыка для заживо оглохших, —

Надежда в землю заживо зарытых…

«А я – соната про людские судьбы», – вот на этой ноте я закончу своё предисловие, уступая место автору, и оставив читателю массу открытий, – и пусть он, читатель, пройдет всю четверть века вместе с автором и с выживающей, борющейся за лучшую жизнь, Россией.