Георг Лукач - Исторический роман

Такой выбор героев подвергался нападкам позднейших критиков, в частности, Ипполита Тэна. Эти критики видели в нем признак посредственности самого Вальтер Скотта как художника. В таком суждении нет, однако, и тени правды. С биографически-психологической точки зрения весьма вероятно, что мелко-дворянские предрассудки Вальтер Скотта оказали сильное влияние на выбор его центральных фигур. Но важно не это. В построении романа вокруг индивидуальной судьбы "среднего", только корректного и никогда не героичного "героя" ярче всего сказалось огромное, эпическое дарование Вальтер Скотта, составившее эпоху в истории литературы.

Прежде всего, в этом выражается отказ от романтизма, преодоление романтизма и дальнейшее развитие реалистических традиций Просвещения.

У романтиков, даже самых прогрессивных с политической и философской точек зрения, протест против унизительной прозы капиталистической действительности породил "демонического героя". Этот тип героя — особенно в той форме, какую мы находим у Байрона — является литературным выражением того факта, что в воцарившейся прозаической жизни лучшие свойства и склонности человека становятся излишними и превращаются в эксцентричность.

"Демонизм" — это лирический протест против жизненной прозы. Мы, конечно, признаем, что этот протест имел определенные общественные корни, был даже исторически необходим и оправдан; отсюда, однако, вовсе не следует, что лирически-субъективистское абсолютизирование — его могло быть верной дорогой к созданию объективных художественных образов действительности.

Великие писатели-реалисты более позднего периода — например, Пушкин и Стендаль, — изображая типы, близкие к романтическим, преодолевали байронизм иначе и глубже, чем Вальтер Скотт. Они подходили к изучению и изображению эксцентричности такого типа с объективно-исторической, общественно-этической точки зрения: они поднимались даже до понимания современного им исторического положения, благодаря чему трагизм (или трагикомизм) "демонического" протеста представал в окружении определивших его общественных условий.

Критика и отрицание "демонического" типа не доходит у Скотта до такой глубины. Понимание или, вернее, чувство эксцентричности этого типа заставляет Скотта устранять его из своих исторических сочинений. Он стремится воплотить исторические битвы и противоречия в образы таких людей, которые всегда остаются в своей психологии и судьбе представителями общественных течений и исторических сил. Скотт распространяет тот же художественный принцип и на процессы деклассации: выпадение людей из своего класса он рассматривает всегда как явление общественное, а не чисто индивидуальное. Понимание современной действительности у него недостаточно глубоко, чтобы он мог реалистически изобразить процесс деклассирования в Англии конца XVIII — начала XIX века; поэтому он как подлинный эпик, сохраняя в своем творчестве большую историческую объективность, уклоняется от такой темы.

Bce это показывает, как неверно считать Вальтер Скотта романтиком, — если только не расширять понятие "романтизм" так, чтобы оно стало применимым ко всей великой литературе первой трети XIX столетия; но при таком расширительном толковании своеобразные черты романтизма как особого направления вообще теряют свои границы. Установить указанные различия очень важно для правильного понимания Вальтер Скотта, так как историческая тематика его романов очень тесно соприкасается с исторической тематикой настоящих романтиков. Ниже мы постараемся показать, что подход к этой тематике у Скотта и романтиков прямо противоположен и что, соответственно, прямо противоположны и их способы художественного изображения истории.

Первое и непосредственное выражение этой противоположности обнаруживается в композиции романов Скотта и в их заурядном, прозаическом герое. Конечно, здесь сказывается и консервативное филистерство Вальтер Скотта. Еще Онорэ Бальзак — великий его почитатель и ученик — упрекал Скотта в английском филистерстве. Бальзак говорит, в частности, что героини скоттовских романов, за немногими исключениями, повторяют все один и тот же тип филистерски-корректной, нормальной англичанки, и видит в этом одну из причин, по которым в романах Скотта не находится места для интересных любовных трагедий или комедий. Бальзак здесь совершенно прав, и его критическое замечание может быть применено не только к эротической стороне романов Скотта. У. Скотта нет той великолепной, проницательной и тонкой диалектики характеров, какую мы видим у писателей последних десятилетий великого буржуазного реализма. Bi этом отношении он даже стоит ниже буржуазного романа конца XVIII века — Руссо, Шодерло де Лакло, Гете. Его величайшие последователи — Пушкин и Манцони — далеко превзошли его в смысле глубины и поэтичности отдельных человеческих индивидуальностей. Но эта ограниченность Вальтер Скотта не уменьшает его историко-литературного значения. Сила Вальтер Скотта — это его способность создавать исторически-социальные типы в человечных и живых образах. Типические черты человека, которые являются чувственным, осязаемым проявлением больших исторических течений, никем до Скотта не были изображены с такой художественностью, определенностью и точностью. И, конечно, до него этот художественный принцип никогда не выдвигался сознательно как основной способ отражения действительности.