Мераб Мамардашвили - Формы и содержание мышления

По сути дела, все проанализированные обстоятельства свидетельствуют о том, что у Гегеля не сложилось, в конечном итоге, четкого понятия формы мышления (и ее содержания). Форму мышления Гегель смешивает то с реальными связями, то с формами готового знания. Крайне широкая область применения терминов «форма мысли», «определение мысли» сама по себе говорит, что «форма» как логическая связь строго определенного типа не вычленена. В свою очередь, содержание формы мышления отождествляется с мысленными связями. Причина этому — идеализм, т. е. в данном случае идеалистическая концепция тождества бытия и мышления.

Тем не менее Гегель получает важный исторический результат, который трудно переоценить и все значение которого может быть раскрыто лишь последовательным и конкретным построением научно-материалистической теории мышления и истории познания. Ленин не случайно указывал, в связи с Гегелем, на необходимость обобщения истории познания с точки зрения развития логических форм и категорий. Проведенный даже в гегелевской формулировке новый принцип, способ анализа формы мышления и процесса познания вообще совершенно иначе ставит вопрос о задачах и содержании логики и теории познания. Структура объекта, обобщенно понимаемая логикой, и столь же обобщенно понимаемый способ его мысленного расчленения и исследования — вот что ставится в центр внимания логики, вот о чем должна дать знание логическая теория. Гегель угадал эту задачу. Требование «внесения содержания», фактический историзм в понимании мышления и разработка диалектических форм мышления достаточно ясно говорят о том. И плодотворной идеей было прежде всего то, что его интересовало как раз обобщение реального процесса познания, его хода, пути к истине, а не только, как выражается Гегель, «формальные условия знания», «формальная истина». Гегелевская «Логика» отнюдь не ставит себе задачи раскрыть природу, например, суждения как такового или какой-либо категории в ее лишь формальных функциях готового знания, но выясняет их связь и место в общем движении реального исследования предмета, т. е. те связи, в которые они вступают при изучении определенного содержания. Такое преодоление узких рамок критического исследования способностей ума совершенно иначе ставит вопрос о познании; речь идет теперь о работе мышления и о развитии его форм в историческом ходе познания. Поэтому у Гегеля отпадает вопрос о природе «априорности» или «апостериорности» как таковой, а на первый план выступает вопрос о законах движения мысли в определенном содержании. Метод и есть теория познания, другой теории познания для Гегеля не существует [73] См.: В. И. Ленин. Философские тетради. М., 1947, стр. 329: «Диалектика и есть теория познания (Гегеля и) марксизма». .

Однако содержание этой теории познания, логики не отлилось еще у Гегеля в научную форму. Опыт наук XVIII в. поставил в центре его внимания вопрос о закономерностях такого движения познающей мысли, которое раскрывало бы в предметах их сложные связи, изменения, развитие, многостороннюю системность и т. д. Конкретными науками (в том числе и самим Гегелем в социальной науке) были открыты как эти новые предметные области, так и познавательные средства, логические орудия этого зародышевого диалектического воззрения. Это исторически происшедшее преобразование формальной стороны научного мышления представало на поверхности в виде отхода от «абстрактного, аналитического» мышления, в виде особой содержательности, «синтетичности» (в кантовском смысле) научных форм, в виде требований «мысленной конкретности» знания, охватывающей предмет во всем многообразий его сторон. Скрытые здесь и реализуемые наукой в практических мысленных навыках закономерности становятся в таком виде — как особые явления — предметом гегелевского анализа. Но мало зафиксировать особые явления как таковые, нужно еще раскрыть их связь с глубинным содержанием, с развитием науки и объяснить их в логическом учении о методе, поняв выступающие на поверхности явления и их скрытое содержание как определенное единство, т. е. действительно выделить объект исследования. Однако замеченные Гегелем факты и отношения развиты им в конструкцию, весьма отдаленно связанную с их истоками и основаниями. Сам Гегель вовсе не понимал этой связи, он просто заметил особые явления. Более того, он даже анализирует эти явления в совершенно другой связи, — как свойства совершенно другого процесса — процесса движения «абсолютной идеи», самосознания. Сознательно для Гегеля не существует задачи исследования специфических закономерностей человеческого познания в их связи с развиваемым наукой содержанием. Концепция «тождества» запрещала ему это исследование. У него речь идет о построении абсолютной системы мира, «самодвижение», «самопостроение» которой наделено им интересующими нас логическими свойствами, и лишь в меру этого превращения они Гегелем открываются и объясняются. Поэтому гегелевскую систему нельзя просто отбросить (или «поставить с головы на ноги») и получить таким образом диалектический метод в чистом виде. Система не есть инородный, или внешний и легко устранимый, элемент гегелевской диалектики. Ведь сама себя организующая структура системы и мыслилась Гегелем как новый метод научного познания, который мы сегодня называем «диалектикой». Нужно еще разобраться в структурах диалектики — именно они радикально различны у Гегеля и у Маркса. Гегелевские структуры не повлияли реально на развитие науки — той самой науки, диалектические элементы которой ими обобщались. Они небыли восприняты ею, и она прошла в своем развитии мимо них. И прежде всего потому, что диалектические элементы были неузнаваемы в чуждом им контексте таких структур. И не только неузнаваемы: они оказались удивительно упрощены и неразвернуты, будучи открыты и поняты Гегелем в качестве строительных костылей общей системы сознания (в терминах традиционной просветительской философии сознания, самосознания), которая при этом еще и покоится у Гегеля на резком противопоставлении метода философии и философского знания методам и знанию «конечных наук». Понимание Гегелем форм теоретического познания, отличных от форм эмпирического описания и стихийно- опытного освоения сознанием действительности, осталось у него на уровне понимания их как «абсолютных» форм философского самосознания субъекта культуры, манипулирующего содержаниями своего сознания и добивающегося его «прозрачности», чистоты «я» во всех определениях и разветвлениях сознания. Никакая картина форм познания как форм реальной, идеальной предметной деятельности, артикулированной вне субъекта познания и его манипуляторской деятельности, не могла родиться из этой куколки самосознания. Она погибла в ней, так и не развившись,