Мигель Унамуно - О трагическом чувстве жизни

« Janua соeli - причитали они, - ora pro nobis! {310} 310 Janua coelil ora pro nobis - Врата небесные! Молись за нас! (лат.). " То была колыбельная песня, колыбельная для мертвого, или, лучше сказать, для еще не рожденного. Казалось, они грезили о его возвращении к жизни, но только в обратном направлении, они мечтали о том, чтоб, оживая, он возвращался в детство, в свое милое детство, чтобы вновь смог он ощутить божественный вкус материнского молока на губах и возвратился бы наконец в мирное и безмятежное материнское чрево, чтобы пребывать в блаженном предродом сне во веки веков, per omnia soecula soeculorum . В этом есть что-то очень напоминающее буддийскую нирвану, эту истинно монашескую идею, однако это тоже агония, хотя и кажется чем-то ей противоположным.

В дневнике отца Гиацинта (а он был воистину отец , и о его отцовстве я еще буду более подробно говорить ниже) в записи от 9 июля 1873 г., когда у него вскоре должен был родиться сын, плод его мистического и в то же время плотского брака, мы читаем следующее рассуждение о бессмертии души и воскресении тела: «Пусть он мирно спит себе под сердцем матери, погруженный в этот блаженный сон, по крайней мере до тех пор, пока не истекли те девять месяцев, что ему отпущены». Это и есть тот самый блаженный сон без сновидений, тот самый земной предродовой рай, о котором грезили монахи.

А в книге Оs traballos de Jesus {311} 311 Os traballos de Jesus - Труды Иисуса (порт,). португальского мистика брата Фомы де Жезуша, как раз напротив, говорится о муках, которые испытывал Господь наш Иисус Христос в течение девяти месяцев, проведенных во чреве матери.

Муки монахов и монахинь, этих воздерживающихся от брака одиноких мужчин и женщин, не есть муки пола. Это не муки плотского любовного влечения, а муки материнства и отцовства, иначе говоря, муки конечного во времени, смертного существа. Они страдают от того, что их плоть, устремленная к духу, не продолжает, не увековечивает себя. Близость смерти, а значит и конца мира для каждого из них, заставляет их трепетать в безнадежной надежде на воскресение плоти.

Монахи из трапписгского монастыря пели: Mater Creatoris, ora pro nobis! {312} 312 Mater Creatoris, оra pro nobis! - Матерь Создателя, молись за нас! (лат.). Матерь Божия! Душа человеческая жаждет сотворить себе Создателя, который сделал бы ее бессмертной. Mater Creatoris! Матерь Создателя! То был вопль, исполненный тоски, вопль, исторгнутый агонией.

Пресвятую Деву, Богоматерь, называют Θεοτόκοζ, Богородица. «И благословен плод чрева Твоего» ( Лук ., I, 42), то есть Слово, через которое начало быть все, что начало быть ( Иоанн , I, 3). Не только душа, но и тело человеческое, тело, которое должно воскреснуть, стремится сотворить Слово, дабы оно сотворило душу и сделало ее вечной, а также сотворило и тело, эту колыбель и могилу души, тело, в котором душа рождается и не рождается, умирает и не умирает. Нерождение - это смерть, а неумирание - это рождение. Такова диалектика агонии.

Быть может, кто-то из тех бедных монахов молился в тот день за мое обращение. Но, сам того не ведая, он молился тогда и за свое собственное обращение.

Так агонизирует христианство.

Но что есть христианство? Ибо, скажете вы, не мешало бы дать хоть какое-то определение.

Христианство следует определить агонически, полемически, в функции борьбы. Наверное, даже правильнее будет начать с определения того, что не есть христианство.

Этот роковой суффикс «-ство» - христиан-ство - заставляет думать, будто бы речь идет о некоей доктрине, такой как платонизм, аристотелизм, картезианство, кантианство, гегельянство и т.п. Но это совсем не так. У нас есть прекрасное слово - « христианскость » {313} 313 «Христианскость» - исп. cristiandad. , которое означает собственно качество быть христианином (подобно тому как слово «человечность» означает присущее всем людям качество быть человеком) и вполне подходит поэтому для обозначения сообщества христиан. Впрочем, словосочетание «сообщество христиан» абсурдно, ведь социальность уничтожает христианскость, поскольку эта последняя предполагает одиночество. В противоположность этому никто не станет говорить о платонианскости, аристотелианскосги, карте- зианскости, кантианскосги или гегельянскосги. Кроме того, ге- гельянскость, качество быть гегельянцем, и гегельность, качество быть Гегелем, - совсем не одно и то же. Тогда как мы не делаем различия между христианскостью и христосностью на том основании, что качество быть христианином не есть качество быть Христом. Ведь христианин сам становится Христом. Это было хорошо известно Святому Павлу, которому довелось пережить рождение, агонию и смерть Христа в своей собственной душе.