Мигель Унамуно - О трагическом чувстве жизни

They also serve who only stand and wait . Да, Ему служат также и те, которые остаются на месте и ждут Его, но только если ждут страстно, испытывая голод, полные страстного желания обрести в Нем бессмертие.

И мы должны навязывать себя другим людям, но только делать это мы должны со страстью. «Чаша моя мала, но зато никто не пьет из нее, кроме меня», - говорил один поэт, который был эгоистом и принадлежал к племени корыстолюбцев. Нет, из моей чаши пьют все, я хочу, чтобы из нее пили все; я отдаю ее, и чем больше людей из нее пьет, тем полнее становится чаша, и каждый из тех, кто приложился к ней своими устами, оставляет в ней что-то от своего духа. И я тоже пью из чаш, принадлежащих другим людям, пока они пьют из моей чаши. Ведь чем в большей степени я буду самим собой, и только самим собой, тем в большей степени я буду другими; из полноты себя самого я переплескиваюсь на моих братьев, а когда я переплескиваюсь на них, они проникают в мою душу.

«Будьте совершенны, как совершен Отец ващ Небесный», - сказано нам, а Отец наш совершен потому, что Он есть Он и вместе с тем каждый из Его чад, которые в Нем живут, и движутся, и существуют. И цель совершенства состоит в том, чтобы мы все были едино ( Иоанн XVII, 21), чтобы мы все были одно тело во Христе ( Рим . XII, 5), и чтобы в конце концов все вещи покорились Сыну, сам же Сын, в свою очередь, покоряется Тому, Кто покорил Ему все, дабы Бог был всяческая во всех. Вот что значит заставить Вселенную стать сознанием, превратить Природу в общество, человеческое общество. И тогда можно будет назвать Бога Отцом в полном смысле этого слова.

Конечно, те люди, которые считают этику наукой, скажут, что все то, о чем я здесь толкую, не более, чем риторика; но у каждого свой язык и своя страсть. Если, конечно, она есть, ведь у кого нет страсти, тому и наука ни к чему.

Страсть, которую выражает эта риторика, они, эти приверженцы научной этики, называют эгоизмом, но именно такой эгоизм и является истинным лекарством от эгоизма, от духовного корыстолюбия, от порочного стремления сохранить и сэкономить себя, не желая прилагать усилий к тому, чтобы обрести вечность, отдавая себя другим.

«Пусть тебя не будет, и ты сможешь больше, чем все, что есть», - говорил наш брат Хуан де лос Анхелес в одном из своих Диалогов о завоевании Царствия Божия ( Диал , III, 8). Но что означает это «пусть тебя не будет» ? Не означает ли это парадоксальным образом, как это часто бывает у мистиков, нечто противоположное тому, что он говорит буквально и на первый взгляд? Не является ли это грандиозным парадоксом, великой трагической бессмыслицей, к которой сводится всякая мораль смирения и квиетизма? Разве монашеская, чисто монашеская мораль абсурдна? А монашеской моралью я называю мораль отшельника картезианца, мораль пустынника, который бежит от мира - если угодно, умирает для мира, - чтобы жить одному и наедине с Богом, с Богом единственным и тоже, как и он, одиноким; но не мораль доминиканца инквизитора, который отправляется в Прованс, чтобы жечь сердца альбигойцев {241} 241 Мораль доминиканца инквизитора, который отправляется в Прованс, чтобы жечь сердца альбигойцев - в 1209-1229 гг. по инициативе папства были предприняты крестовые походы против альбигойцев, участников еретического движения в Южной Франции 12-13 вв. .

«На все воля Божья», - скажет кто-то; но, когда человек сидит, сложа руки, Бог погружается в сон.

Эта картезианская мораль, так же как и научная мораль, которую выводят из научной этики - ох уж мне эта этика как наука, этика рациональная и рационалистическая, педантство педантства и всяческое педантство! - действительно может быть эгоизмом и холодностью сердца.

Некоторые говорят, что для того, чтобы спастись, искупить свои грехи, нужно уединиться, остаться наедине с Богом; но дело в том, что искупление должно быть коллективным, ибо коллективна вина. «Религиозное определяет целое, все прочее - обман чувств, по этой причине величайший преступник - невиновен, а добрый человек - святой». Так думает Киркегор ( Afsluttende, etc ., II, И, cap. IV, setc. II, А).

А с другой стороны, разве жизнь иную, жизнь вечную, мы хотим заслужить, отказавшись от этой нашей преходящей жизни? Если другая жизнь действительно что-то для нас значит, то она должна быть продолжением этой жизни, и только как ее продолжение, более или менее избавленное от ее невзгод, представляет иную жизнь наше желание, а коли так, стало быть, какой была эта наша временная жизнь, такой будет и жизнь вечная.