Сергей Юрченко - Гностикос

«Все дело в покрывале, - вдруг понял он, и на мгновение ему стало легче, будто смерть проиграла эту битву.- Это циновка придавливает утративший упругость нос». Больше он не опускал ее. Отблески огня двигались теперь по лбу, щекам и обнаженным краешкам зубов покойницы. И вот ему уже стало казаться, будто мать пытается что-то произнести. Незаметно для себя Бей-шень внутренне напрягся, словно надеялся усилием воли помочь ей. Еще немного – губы вздрогнут, мать вздохнет и откроет глаза. «Сыночек, - скажет она, - я не могу оставить тебя одного. Пусть это будет нашим дурным сном». Прошла минута. Еще одна.

- Горе, горе у меня какое! - проговорил Бей-шень вслух и зарыдал.

Так продолжалось много часов. Все в нем застыло. А спустя три дня, когда он очнулся уже в пустом доме, тело его стало легким-легким, таким, что расстаться с ним окончательно показалось Бей-шеню благом. Какой это, оказывается, тяжкий и напрасный труд – служить своему телу!

В доме имелась горстка риса, но после голодания и бессонницы варить ее у него не было ни сил, ни желания. Так, может быть, простодушный Бей-шень и умер бы, становясь все легче и легче, если бы соседи не увели его к себе и не посадили насильно за стол. Съел он немного, а тяжесть его придавила невыносимая. Поблагодарив хозяев, он решил пойти за село, чтобы остаться в одиночестве и предаться горю, опять навалившемуся на него. Це Фуянь послал вслед за ним свою дочь, ту самую, что прибегала давным-давно на поле к Бей-шеню, еще не знавшему смерти. Пусть она присмотрит за ним, как бы он не утопился и не поджег свой дом.

- Вид у него совсем безумный, - сказал Це Фуянь. - Злые духи его преследуют.

Бей-шень и вправду пошел к озеру. Вода в этом озере была знаменита на все царство. Чистая и прохладная, она утоляла жажду путников на несколько дней. Раны, политые ею, переставали гноиться и быстро затягивались. Если пить ее из серебряной чаши, то она излечивает от внутренней порчи. Но и она не помогла матери Бей-шеня. И вот он пришел на берег и, думая, что он там один, стал изливать свое горе. Все слова, которые выходили из его уст, сами складывались в возвышенные стихи.

На той горе, где облака

Гуляют по вершинам,

А у подножья в самый зной

Лежит всегда туман густой,

На той горе, я знаю,

Растет трава забвенья.

И козы ту траву едят

И забывают про козлят.

О, сын, ты той травы нарви,

И ты меня забудешь.

О нет, сто раз я буду рвать,

Срывать траву забвения,

Но позабыть я не смогу

Тебя, моя родная!

Тихо стекали слезы по щекам Бей-шеня и опадали в зеленую осоку, которая в изобилии росла вокруг озера. В то время на озере лечилась вся царская семья. Услышали придворные, что какой-то юноша говорит стихами сам с собою и доложили об этом государю. Государь этот был просвещенный человек, не какой-нибудь мелкий невежественный чиновник. Он почитал Конфуция, а мудрец учил, что благородный владыка должен любить поэзию, музыку и приближать к себе таланты. Император хотел быть благородным владыкой и поэтому привечал всех поэтов и музыкантов.

- Пригласите сюда этого юношу, - сказал он.

Придворные поспешили исполнить его приказание.

- Наш благородный повелитель зовет тебя к себе, - сказали они Бей-шеню, ожидая, что он восхитится или, наоборот, заупрямится, ибо привыкли, что все поэты большей частью таковы.

Но Бей-шень был, как его стихи, не заносчив и не льстив. Не говоря ничего, он направился к богато разукрашенным палаткам. «Поклонись правителю»,- шепнули ему. Он исполнил.

- Нам сообщили,- сказал царь,- что ты сейчас читал стихи в одиночестве.

- Я всего лишь плакал, государь. Возможно, это было похоже на стихи, но я об этом не думал.

- Разве ты не поэт?

- Я земледелец. Мне часто доводится слушать, как шумит вода в ручье и кричит ночью птица фынхуан , как осыпаются листья каштанов и скрипят оси повозок, но у меня никогда не возникало желание послушать самого себя. Я радовался чужим голосам.

- Однако же, зачем-то ты разговаривал вслух, когда рядом с тобою никого не было. К кому ты обращался?

- Я не знаю, государь. Со мной это было впервые.

Тут из свиты выдвинулся важный по виду сановник, разодетый в шелка, с выбритыми висками и укладкой волос на затылке.

- Именно так происходит акт творчества,- заявил он.- В древних книгах его называют вдохновением, фэнь . В этот миг душа приближается к Небу и познает Дэ, форму всех форм.

Это был придворный поэт-теоретик.

- Значит,- сказал царь Бей-шеню, - ты и есть настоящий поэт. Поедим с нами во дворец. Ты будешь, сам не замечая, слагать стихи, а потом записывать их и читать нам. У нас есть поэты, пишущие стихи, которые стихами вовсе не являются, но нет такого, кто сочинял бы их, сам того не замечая.