Мигель де Унамуно - Агония христианства

Иначе говоря, Слово стало скелетом, Слово стало догмой, низверглись воды небесные, омывая кости скелета и унося в море соли его. Что и привело к созданию экзегезы протестантского типа, экзегезы Буквы, Книги. И если дух, то есть Слово, Логос, принадлежащий устной традиции, животворит, то Буква, то есть Книга, умерщвляет. Кстати, в Апокалипсисе одному человеку приказывают съесть книгу. Кто питается книгой, тот умрет. Слова же, напротив, нужны душе, как воздух.

«Слово стало плотию и обитало с нами…». И здесь перед нами встает весьма спорный вопрос, вопрос по сути своей агонический – об историческом Христе.

Что такое исторический Христос? Все зависит от того, как чувствовать и понимать историю. Так, например, если я имею обыкновение говорить, что гораздо более уверен в исторической реальности Дон Кихота, нежели Сервантеса, или что скорее Гамлет, Макбет, король Лир, Отелло… создали Шекспира, чем он их, то меня ловят на парадоксе и думают, что это у меня просто такая манера выражаться, риторическая фигура, тогда как на самом деле такова агоническая доктрина.

Прежде всего, следует провести различие между реальностью и личностью исторического субъекта. Реальность происходит от res (вещь), а личность – от persona. Иудей-саддукей Карл Маркс верил в то, что вещи создают людей и правят ими, и отсюда проистекает его материалистическая концепция истории, его исторический материализм, который можно было бы назвать, реализмом; но мы, все те, кто верит в то, что человек, личность, создает вещи и правит ими, сомневаясь и агонизируя, верим в историческую концепцию истории, в концепцию персоналистическую, или спиритуалистическую.

Persona по-латыни значит актер трагедии или комедии, исполнитель роли. Личность это творение, которое играет роль в истории.

Что такое исторический Сократ, Сократ Ксенофонта, Платона, Аристотеля? Исторический Сократ, Сократ бессмертный, это не человек из плоти и крови, который жил когда-то в Афинах; исторический Сократ – это Сократ, который жил во всех, кто его слушал, и, преображенный всеми ими, оставил человечеству свою душу. Именно этот Сократ и живет в истории.

Печальная доктрина! Разумеется, истина в глубинной основе своей печальна… «Печальна душа моя до самой смерти!» (Марк, XV, 34). Трудно найти утешение в истории! Печальна душа моя до самой смерти, но причина ее печали – не что иное, как плоть. «Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти?» (Рим., XII, 24), – сетовал Святой Павел.

Этим телом смерти является человек телесный, физический, человеческая вещь; а тот, кто живет в других людях, в истории, – это человек исторический. Однако тот, кто живет в истории, хочет жить также и во плоти, он хочет бессмертие души укоренить в воскресении плоти. В этом и заключалась агония Святого Павла. С другой стороны, история – это реальность, не менее или даже еще более реальная, чем природа. Личность – это вещь (cosa), a cosa происходит от causa (причина). И люди делают историю даже тогда, когда просто рассказывают ее. Ведь даже доктрины Карла Маркса, иудея-саддукея, который верил в то, что вещи создают людей, даже его собственные доктрины создавали вещи и, в частности, современную русскую революцию. Поэтому гораздо ближе к исторической реальности был Ленин: когда кто-то сказал ему, что он не в ладах с реальностью, он ответил: «Тем хуже для реальности!». Правда, он позаимствовал это у Гегеля.

Слово, ставшее плотью, желает жить во плоти, и перед лицом близкой смерти оно чает воскресения плоти. «Вначале была идея Мессии и счастливого будущего, которая, вероятно, и заставила задуматься о жестокой судьбе тех праведников, которым суждено было умереть еще до Его пришествия. Чтобы исправить эту несправедливость, было сделано допущение о том, что они воскреснут и даже – чтоб уж справедливость была полной, – воскреснут в точности такими же, какими были при жизни. Именно так и родилась эта удивительная догма о воскресении плоти, противоречащая эллинскому учению о бессмертии души» (М. Zielinski, La Sibylle , p. 46).

Именно Слово верует в свое воскресение. Христос, Слово, говорит, но не пишет. Лишь в одном-единсгвенном месте Нового Завета – и потому место это считается апокрифическим, – в начале VIII главы четвертого Евангелия, говорится, что когда фарисеи привели к Иисусу женщину, взятую в прелюбодеянии, Он наклонился низко и написал перстом без пера и чернил на земной пыли буквы, которые развеял ветер.