Жан-Поль Рихтер: Приготовительная школа эстетики

Богатством языка, образов, полнотою конкретно-чувственного Фишарт намного превосходит Рабле и равен ему по учености и аристофановского размаха словотворчеству; он не столько переводит, сколько рождает заново; золотоносный поток его заслуживает драги историков языка и нравов. Вот отдельные черты портрета красивой девушки из его «Расписных историй» (1590). с. 142 {5} : «Щечки — розовый цвет, что яснее освещают своим отраженным сиянием веющий вокруг воздух, словно радуга-дуга, — пояснее, чем старушки, что возвращаются домой, по дороге из бани. Лебединая шейка, ней же, как сквозь мавританское стекло, видно — красное вино течет змейкой; горлышко из алебастра; кожа порфирная, через нее же видна каждая жилка, словно камешки белые и черные в ключевой водице; грудки мраморные, кругленькие, как яблочки, твердые, как липовые деревца, — яблочки райские, шарики алебастровые, к сердцу прижаты, кверху подняты, не слишком высоко, по-кельнски и по-швейцарски, не слишком низко, по-низоземски, — а по-французски» и пр. Рифмы в прозе встречаются у него часто, иной раз, например гл. 26, с. 251, с прекрасным результатом {6} . Так, пятая глава (о супругах) — это шедевр чувственно-конкретного описания и наблюдения, но со свободой и целомудренностью, как в Библии и у прадедов наших.

Согласно Пау (Ueber die Griecnen. Bd. I), с цитатой из Афинея. Между тем Николай доказал в своей рецензии, что Пау оболгал меня и что весь «суд» был сборищем насмехающегося паразитов.

Процитирую для примера его посвящения и примечания. Кто бы мог заметать относительно «Мира» {3} (переведенного тяжеловесно, как то пристало лишь Монтеню — благородная патина времени!) следующее: «Как же может англичанин говорить о вежливости, — он, который с каждым на ты! Гм!» А кто может бесконечно повторять со скорбным видом это шутливое междометие, причем Милиус. Мюллер и другие повторяют его вслед за Боде, — у того производительные способности сильно отстают от воспроизводительных. Великие образцы, даже если подлинно любить и понимать их, ничуть не облагораживают детородную способность, и это видно по хилому потомству, рождаемому даже и превосходными переводчиками и обожателями как новых, так и древних авторов. Непорочное зачатие предполагает такого или иного непорочного святого духа.

Перевод с параллельным оригинальным текстом был бы для исследователя французского языка подлинным сокровищем (для широкой публики — ровно ничем). Малопонятные намеки переводчику не пришлось бы пояснять, а осталось бы взять объяснения превосходного издания: Oeuvie de Maitre Francois Rabelais avec des remarques historiques et critiques de Mr. Ie Ducbat. A Amilcrdam..., 1741.

Я имею в виду тот серьезный оборот речи, когда говорят о глупом человеке: у него не блестящие способности.

Ирония должна постоянно заменять одно другим: доказательство бытия и доказательство ценности (как серьезность), ей следовало бы (как здесь) доказывать ценность, но она должна доказывать бытие, и наоборот.

«Нельзя отрицать» вместо «нужно приписать» и т. д.

«Ни в малейшей». Превосходная степень умножает серьезность, а потому вправе умножать и видимость.

Мастер постепенного, спокойного, почтительного перехода к низким сравнениям — Свифт.

«Не слишком отличаются». Обратить внимание на отрицание отрицания.

«Вонь». Если серьезность выносит низкое или чувственно-красочное слово (как ниже — «притуплять» или «подкупать»), тем более это по-свифтовски и лучше.

Единственные иронические начальные формулы — всего две, — которые я нахожу во французской иронической литературе и у немецких попугаев. «Il faut avouer» уже так часто было употреблено в ироническом смысле, что едва ли его можно применить вполне серьезно.

Их совместные работы известны {2} . Замечу здесь из истории литературы, что сатира Лихтенберга против шарлатана Филадельфии взята в ее главных и многих побочных мотивах из сатиры Арбетнота, направленной против другого шарлатана, — «The Wonders of All Wonders that ever the World Wondered At».

Все свои сатиры Лисков {3} написал между 1732 и 1736 годами: сколь непостижимо, с одной стороны, огромное различие между его первой и последней сатирой в эти всего лишь четыре сатирические времени года, столь непонятно, с другой, его молчание впоследствии — замкнутость такого богатого духа; литературная редкость, единственная в своем роде. И однако ближе к нашим дням судьба даровала нам еще одну редкость, за что приносим ей нашу благодарность и нашу жалобу, юноша написавший «Прививание любви» {4} и этой поэмой догнавший лучших комических поэтов нашей страны, провел в молчаливых субботах и в празднествах урожая все свои цветущие годы, чтобы в старости превзойти своими «Путешествиями» всех прозаиков комического жанра.