Жан-Поль Рихтер: Приготовительная школа эстетики

В «Гражданском совершенствовании женщин», с. 342.

В своей «Истории Иакова I».

Совершенно произвольно правило, требующее поверять переводом подлинность остроумия. Возьмем пример — благословение папы Urbi et Orbi {3} . Краткость и призвук (ассонанс) пропадают в переводе, даже если придумать (для государей) перевод такой: семейству (urbi) и миру (orbi). Все языки полны непереводимого остроумия, в языке греческом таково остроумие аттическое. Острый ум, этот ловец краткого, именно поэтому часто прибегает к игре слов: «Та coina cainos, ta caina coinos» {4} .

Gelehrtenwelt, Bd. I, S. 7.

Archimetria, p. 94—95.

Так в остроумном сочиненьице о филистерах {11} попугаи спекулятивной философии выгравированы в виде цепи уток, нанизанных на привязанную к кусочку сала нить, — этот кусочек они проглатывают одна за другой.

Лихтенберг, Музеус, Гиплель и Гаманн — герои остроумия, но это им спускают ввиду реальных заслуг и охотно их извиняют. Писателей только остроумных (назову Бергиуса {2} , сочинителя «Листков от алефа до кофа» и «Маленького путешествия», двух сочинений, в которых остроумие льется щедрым потоком, или Павла Эмилия {3} из «Немецкого Меркурия») — писателей только остроумных в Германии принимают холодно, на что самому остроумию следовало бы смотреть спокойно, коль скоро само-то остроумие охлаждает — даже характер писателя. Вообще говоря, немец охотнее прощает остроумие, когда оно — вещь побочная, ему хочется видеть остроту не в мундире, а в праздничном наряде, и он отпускает такой грех ученому, написавшему краткий hors d'oeuvre, но не писателю, у которого Полное собрание сочинений и целые Opera omnia составлены из hors d'oeuvre и opera supererogationis {4} .

Пример: человечество не может обрести свободу, не достигнув высокого духовного развития, второго — без первой.

«Незримая ложа», т. I, с. 201 {3} .

Вот почему не поэзия (как полагают вслед за Кантом новые эстетики, ибо Кант слишком низко ставил поэзию и по недоразумению объявил ее игрою воображения {4} ), а остроумие есть простая игра идеями.

Таково отражение бескрайних ледяных полей на горизонте. См. Форстера.

Следует поразмыслить над тем, не будет ли приятным и полезным такое собрание статей, в котором совершенно без всякой прямой и определенной цели смешаются и перетаскиваются — не как яды, но как карты, подобно Лессингову духовному бросанию костей {6} — идеи всевозможных наук, идеи, которые сослужили бы службу человеку, умеющему извлекать пользу из игр ; что же касается такого собрания, то у меня оно есть, и я умножаю его каждодневно, уже для того, чтобы приучить голову к той свободе, какая должна быть присуща сердцу.

При чтении этого и последующих мест, как и вообще при всех намеках на вещи актуальные, не следует забывать, что написано все уже в 1803 году {2} .

См. «Кампанскую долину», гравюры ни дереве, с. 100 {4} .

Так, один жеманный педант из Диковой «Библиотеки изящных наук» порицал в своей рецензии Лихтенбергова «Хогарта» слова statua pensilis {6} как выражение ученое.

Всем известное — о деспотизме и дикаре, рубящем дерево {8} . Лишь при французской скудости — не у немцев, не у британцев — такое сравнение могло заблистать, хотя в нем просто напросто род заменен видом; предлагаю сравнение похожее, но более конкретное: деспот подобен ребенку, который убивает пчелу за пчелой, чтобы высасывать из них мед.

Я этот лексикон рекомендую даже всезнающим, если они не многознайки {11} .

Таковы сильный характер Лейбгебера и кроткий — Виктора {2} .

Сюда относится следующее место из «Писем Жан-Поля» {4} (с. 147): «Сновидение — непроизвольное поэтическое творчество, оно показывает, что поэт больше, чем кто-либо, работает своим мозгом. Почему никто не удивляется еще тому, что в scenes detachees {5} сновидений он, словно Шекспир, вкладывал в уста персонажей самые характерные речи, самые яркие реплики, — или, лучше сказать, что они суфлировали ему, а не он — им? Точно так же подлинный поэт и тогда, когда пишет, лишь слушатель своих характеров, а не учитель языка, то есть он не склеивает их диалог в соответствии с мучительно выслушанным курсом стиля — знанием людей, но он, словно во сне, созерцает их, как живых, и тогда начинает их слышать . Замечание Виктора, — противник нередко выдвигает во сне более серьезные возражения против него, чем наяву, — разделяет и драматург, который, прежде чем наступит вдохновение, отнюдь не мог бы витийствовать за свою труппу, а когда наступает вдохновение, без труда расписывает ее роли. Когда статисты сновидений внезапно поражают нас такими ответами, которые мы ведь сами внушили им, — это естественно, когда мы бодрствуем, всякая идея тоже ведь вспыхивает, словно искра, и эту искру мы относим на счет наших усилий; во сне же у нас нет сознания, что мы затрачиваем усилия, и потому мы не можем приписывать эту идею той фигуре, которая стоит перед нашим взором и которой мы отдаем взаймы свое усердие».