Яков Бутович - Архив сельца Прилепы. Описание рысистых заводов России

Узнав о моем увлечении пегими лошадьми, окрестные крестьяне стали приводить на продажу пегих жеребят, и их осмотр доставлял мне большое удовольствие. У отца был егерь, старик, еще с тех времен, когда отец держал большую охоту и сам охотился с ружьем, а также ездил с борзыми. Этот егерь очень меня любил и однажды предложил мне вместе с ним проехать к его куму, крестьянину Пересуньке, в деревню Горбатовую. По его словам, у Пересуньки была замечательная пегая кобыла. Я с радостью согласился и, получив разрешение на эту поездку, отправился в беговых дрожках с егерем в Горбатовую. Пересунька показал свою кобылу. Это была рыже-пегая, небольшая, но очень ладная кобыла, с длинной гривой до колен, что мне особенно понравилось. Пересунька наотрез отказался ее продать, чем очень меня огорчил. По совету егеря мы зашли к хозяину в избу. Я первый раз в жизни попал в крестьянский дом и с интересом озирался кругом. Хозяин поднес егерю выпить, а мне были предложены молоко и творог. Егерь стал уговаривать кума продать мне кобылу. Тот упирался и говорил, что она у него еще от отца, что вся ее «природа» пегая, что лучшей работницы он и не желает иметь. Егерь недаром 25 лет служил на барском дворе, он знал обхождение, знал, что надо услужить молодому барину, и предложил куму компромисс: кобыла его, а жеребята мои. Крыть кобылу можно в Касперовке заводским рысистым жеребцом. За каждого жеребенка будет уплачиваться пять рублей. К обоюдному удовольствию сделка была заключена, и в течение трех лет я получал от Пересуньки пегих жеребят. Дочь Злодея и этой кобылы оказалась очень хороша и стала родоначальницей моего пегого завода. Я ее очень любил и из Касперовки взял на Конский Хутор, где она и пала. Ее дочь, уже рожденная у меня, давала замечательных по себе лошадей и пришла с моим заводом в Прилепы.

Когда мне было 11 лет, я прочел повесть Льва Толстого «Холстомер». Судьба злополучного, но великого пегого мерина так повлияла на мое детское воображение, что я еще больше полюбил пегих лошадей. С тех пор я мечтал завести пегий завод, но наш наездник, когда я поделился с ним своими мечтами, стал смеяться, говоря, что пегих рысистых лошадей не бывает. Это очень меня огорчило и заставило призадуматься: как же Толстой написал, что Холстомер, такой знаменитый рысак, был пегим? Приблизительно в это время случилось событие, которое привело меня в восторг и глубоко и надолго взволновало. Знаменитый харьковский торговец лошадьми Федосей Григорьевич Портаненко прислал отцу с Ильинской ярмарки, которая собиралась ежегодно в Полтаве, четверку вороно-пегих лошадей. Когда об этом доложили отцу, он рассердился, выругал Портаненку цыганом и сказал, что в жизни не ездил на этих «сороках» и ездить не будет. Услышав о том, что привели пегую четверку, я устремился в конюшню и буквально обомлел от восторга. Это была четверня вороно-пегих лошадей, удивительно подобранных, рослых и таких красивых, что мне казалось, лучших лошадей на свете и быть не может. Четверню запрягли в шарабан и выехали со двора, чтобы показать ее отцу. Я стремглав бросился в дом сообщить о событии, ибо в моих глазах это было событие, и вся наша семья с отцом во главе вышла посмотреть новую четверку. Первая езда этой четверки и сейчас стоит перед моими глазами, словно это было вчера…

Пристяжные вились кольцом, белые и черные ноги пегарей мелькали, вся четверня была необыкновенно эффектна и всем понравилась. «Подлец Портаненко, – добродушно сказал отец. – Уж очень хороши пегари – придется оставить». Судьба четверни была решена, и отец подарил ее моей матери, а сам так ни разу и не захотел поехать на «сороках». Эта четверня стала любимой четверней детей, и мы часто на ней катались. Я всегда взбирался на козлы и не переставал любоваться красивыми пегарями. В конном заводе решили, что четверка не иначе как заводская, и наездник, уверявший меня, что нет пегих рысистых лошадей, был посрамлен.

Когда я начал читать коннозаводские книги и изучать генеалогию рысака, то везде искал сведения о пегих лошадях. С большим интересом я несколько раз перечел статью В. И. Коптева «Об отметинах и пежинах у лошадей» и из нее узнал, что профессор естественных наук Московского университета Рулье специально занимался этим вопросом. У того же автора я почерпнул сведения, что знаменитый Лоскут Дубовицкого был почти пегий, и нашел в заводских книгах одну пегую призовую кобылу. Это была Комета Соловцова, я и не думал тогда, что ее дочь Каша даст мне производителя в завод. Из тех же заводских книг я узнал, что многие прежние коннозаводчики также увлекались пегими лошадьми, а равно и другими отмастками, и специально их разводили. Особенно меня интересовали пегие лошади Воейкова, я тщательно выискивал в заводских книгах и старых журналах все сведения о них. Кроме Воейкова, пегих лошадей разводил Яньков, и впоследствии в честь его рыже-пегой кобылы Трамбовки я назвал одну из своих лучших пегих кобыл. О том, что старик Телегин увлекался пегими лошадьми, я узнал позднее от Н. С. Пейча, когда он мне читал свою рукопись-сатиру «Похождения Кабриолеткина», где под именем Кабриолеткина был выведен старик Телегин. Описывая первый приезд этого знаменитого коннозаводчика, тогда еще мелкопоместного помещика, к светлейшему князю Голицыну, Пейч описал и пегую кобылу, на которой в тележке ехал Кабриолеткин. Князь Л. Д. Вяземский в молодости тоже любил пегих лошадей, но впоследствии к ним охладел. Я еще застал в Лотарёве одну пегую кобылу, которую звали Дорога. Она была рыже-пегой масти и удивительно хороша по себе. Смело могу здесь сказать, что это была лучшая пегая лошадь, которую я когда-либо видел на своем веку. Я влюбился в Дорогу и умолял Кобешова мне ее продать. Тот наотрез отказал. Это было в первое мое посещение Лотарёвского завода. Через несколько дней после моего отъезда Дорога пала, и Кобешов потом упрекал меня в том, что я сглазил кобылу.