Евгений Черносвитов: Формула смерти. Издание третье, исправленное и дополненное

Вот, вкратце, эта история. Жора на свой юбилей позвал много друзей и всех, с кем ему пришлось когда-либо работать в Николаевске-на-Амуре и в его районах. На вопросы Наташи, что это он разошелся, позвав гостей за сотню человек? Жора, смеясь, отмахивался: «Я их всех люблю. Пятьдесят бывает раз в жизни!» Второе, что удивило Наташу, что гостей он пригласи рано, на 12 часов. Почему? На этот вопрос он ей также не ответил, отмахнувшись. Отпраздновали весело, пели, произносили в честь Жоры здравницы, танцевали. В 17 часов все как один разошлись. Жора был счастлив, много смеялся, шутил. Наташа точно помнит, что он не выпил даже бокала шампанского, только пригубливал, да подливал гостям. Наташе, на ее замечание, «почему он не пьет?», ответил: «Вот гости разойдутся, тогда мы с тобой вдвоем и напьемся!» Но, когда гости разошлись, Жора сказал Наташе, что хочет немного отдохнуть, и прилег на диван, даже не сняв туфли. Снял очки, положил их на столик, закрыл глаза, вытянулся весь (это последнее, что видела Наташа, уходя на кухню мыть посуду) и как-то затих. Мыть посуду не смогла, тряслись руки, и сильно билось сердце. Подумала, что устала: «100 человек принять не просто, один раз улыбнуться каждому, и то сил может не хватить! Ясно, что Жора решил полежать!»

На кухне провозилась не больше полчаса. « Страшно тянуло в комнату, где отдыхал муж!» Вернулась в комнату, на ходу вытирая руки о фартук. Взглянула на Жору – он лежал в той же позе, в какой остался, когда она уходила на кухню. Вытянувшись, как струна! Она медленно, чувствуя, как пол уходит у нее из под ног, подошла к нему и сразу поняла, что Жора умер… Упала, потеряв сознание. Очнулась в реанимации под капельницами. Рядом стояли дети, лица их были заплаканы…

Патологоанатомическое вскрытие трупа Жоржа Самсоновича Коробочка, 50 лет, констатировала « острую сердечно-сосудистую недостаточность». Никакими заболеваниями умерший не болел. Никаких ядов в организме, в том числе и алкоголя не обнаружено. Механизм смерти, как объяснил патологоанатом – спазм коронарных сосудов, повлекший за собой остановку сердца. Инфаркт миокарда развиться не успел.

Внезапная смерть от острой сердечно-сосудистой недостаточности здоровых и крепких мужчин, в возрасте от 40 до 50 лет характерна была во все, известные нам времена. Подробно об этом, мы скажем ниже (см. раздел «Трагедия»).

Итак, как уже читателю известно, я кончил Хабаровский государственный медицинский институт. Было это в 1968 году. Здесь, наверное, сразу следует сказать, что кафедру психиатрии ХГМИ возглавлял профессор с мировым именем, друг и лечащий врач Алексея Максимовича Горького, приятель и коллега по работе в Австрии и Швейцарии с Зигмундом Фрейдом Иоганн Барух Галант.Я учился в одной группе с дочкой Галанта, Надей, у нас с ней был роман, мы даже собирались пожениться. Поэтому я был частым гостем Галантов, Иоганн Барух у нас звался «Иваном Борисовичем». Я ему, вероятно, нравился, ибо с первого курса он взял меня к себе в кружок (разрешалось студентам заниматься в психиатрическом кружке только на пятом курсе). Больше того, он спокойно разрешал мне рыться в его личном архиве, где я мог сколь угодно держать в своих руках письма к Галанту от Горького, Фрейда, Евгения Блейлера, Карла Юнга, Альфреда Адлера и много еще от кого, чьи имена до сих пор знатоки произносят с трепетом. Были там письма и от Анатолия Борисовича Луначарского, и то письмо, на государственном бланке, в котором Галант официально приглашался в СССР (был он гражданином Швейцарии), и в котором ему гарантировалось заведование кафедрой психиатрии в одном из московских медицинских институтов. В то время, следует сказать, Луначарский многих талантливых и знаменитых евреев переманил в СССР, суля им золотые горы. Многие из них, в конце концов, то, что обещал Луначарский , получили. Правда, не в Москве и Ленинграде, а на Дальнем Востоке, предварительно «отбыв» лет 5 в лагерях. Галанта выдвинул из Москвы могущественный красный профессор Петр Борисович Ганнушкин , который явно не хотел иметь себе под боком такого соперника, как Галант. Пять лет Иван Борисович отсидел в лагерях, а потом организовал кафедру психиатрии в ХГМИ и возглавлял ее до преклонного возраста.

Если бы не Галант, возможно, я никогда бы не занимался смертью, не вычислил бы ее формулу. Галант был не многословен в старости настолько, что практически ни дома, ни на кафедре ничего не говорил, за исключением, пожалуй, что, о Зигмунде Фрейде и его «бессознательном». О Галанте в Хабаровске ходили легенды и анекдоты, люди, встречая его на улице (а жил он не далеко от института и на работу всегда ходил пешком), переходили на другую сторону тротуара. Сотрудники кафедры и студенты, боялись смотреть ему в глаза. Иногда он для старшекурсников и сотрудников краевой психиатрической больнице, на базе которой находилась кафедра, проводил психотерапевтические беседы, и мог мановением руки отправить огромную аудиторию в транс. Излюбленной его темой была теория бессознательно Фрейда. Но и по этому вопросу он чаще всего, когда пытались выудить его мнение, ограничивался одной и той же фразой; «Фрейд не прав, у него нет никакой теории, « бессознательное» – фикция, Я не материалист, но, повторяю, его построения не научны, и я много раз говорил ему это в глаза!» Видя, как я, пытаясь перевести письма Фрейда (он писал их на немецком, французском, английском, иногда – на итальянском языках), трепетно держу очередной листок в руках, Иван Борисович с нескрываемым раздражением непременно вмешивался: «Да бросьте Вы, Женя! Экие сокровища! Если уж хотите непременно знать, что Зигмунд писал мне, то не напрягайтесь, и ворочайте его писанину, как Вам удобно!»