Евгений Черносвитов - Формула смерти. Издание третье, исправленное и дополненное

Был, правда, еще случай. Дело касалось моя старинного друга, с которым я проучился все шесть лет в медицинском институте в одной группе. Мы вместе распределились с ним в один город по окончанию института – Николаевск-на-Амуре. Я – судебно-медицинским экспертом, а он – невропатологом. Отработав три года в Николаевске-на Амуре, я уехал на родину – в Москву, поступив в аспирантуру МГУ им. Ломоносова на кафедру диалектического материализма философского факультета, заочно и на работу врачом-психиатром в психиатрическую больницу. А мой друг остался на Дальнем Востоке. Звали его Жорж Самсонович Коробочка. Был он белорусом, очень похожим по характеру и внешности на толстовского Пьера Безухова, и как последний, обладал невероятной физической и моральной силой. Все жители Николаевска-на-Амуре и его окрестностей хорошо знали Жору и относились к нему, действительно, как к родному, Мы с ним лет 15 не встречались, но переписывались регулярно. Натура Жоры была романтическая, он сочинял стихи, публикуя их в местной газете, и всю свою сознательную жизнь рисовал одну картину – свое видение перехода Суворова через Альпы (кстати, так и не успел дорисовать!). Был он женат, страстно любил свою жену и детей, не курил, алкоголь практически не употреблял и регулярно занимался гимнастикой, выполняя акробатические номера со стопудовой штангой или с Наташей, которая весила килограммов 70, не меньше… Он всегда был в отличной спортивной форме.

Я приехал к нему накануне дня рождения моего отца, которому исполнялось 80 лет, за красной икрой и рыбой (Жора мне все приготовил). И чтобы поздравить его с круглой датой – ему в этом году исполнялось 50 лет. 15 лет, повторяю, мы с ним не виделись, хотя переписывались и переговаривались по телефону регулярно. Никакими болезнями мы с Жорой не болели.

Он встретил меня в аэропорту. Увидев его, я ужаснулся. Лицо его выражало одно – смерть! Дома я тщательно расспрашивал его и Наташу, не беспокоит ли Жору что-нибудь, не болит ли у него что, не переутомляется ли он на работе и т. д., и т. п. В ответ они смеялись на «странные мои вопросы», а в доказательство своего «олимпийского здоровья», Жора схватил меня в охапку, вскочил на «грацию» и начал вертеть вокруг своего туловища (что он делал и с Наташей по утрам и вечерам). Потом расставил руки крестом, и мы с Наташей повисли на них, а он, смеясь и не сбивая дыхания, завертел нас на этой живой карусели, и вертел, пока у нас не закружилась голова…

Видя все же мою «странную» озабоченность его здоровьем, он стал подробно расспрашивать меня, в чем дело? Я рассказал ему про свои исследования формулы смерти. Он сказал, что моя формула смерти «попахивает мистикой», и что это «следы моей интенсивной работы в должности судебно-медицинского эксперта». Действительно, за три года без малого, работая судебно-медицинским экспертом и подрабатывая патологоанатомом в центральной больнице Николаевска-на-Амуре, я вскрыл три тысячи трупов. О моей гипотезе по формуле смерти он ничего не хотел слышать, считая, что нам есть, о чем говорить и поважнее. Уезжая, я взял с него слово, что на юбилей моего отца они с Наташей обязательно приедут. Родившись на Дальнем Востоке, кроме Хабаровске, где мы с ним учились в медицинском институте и Владивостока, где мы с ним «служили» месяц на подводной лодке в качестве врачей, он нигде не был.

На день рождения моего отца Жорж не приехал. Больше того, он не послал и поздравительной телеграммы. Праздновали день рождения три дня, я был соответственно занят, но тревожное чувство о Коробочке меня не покидало все это время. Сразу, после окончания семейных торжеств, я решил ему позвонить. Но не успел. Накануне пришло из Николаевска – на – Амуре письмо. Конверт был подписан не знакомой рукой. Я вскрыл конверт и к моим ногам медленно стал падать маленький листочек – вырезка из газеты – некролог на смерть «талантливого врача и человека с большим добрым сердцем – Жоржа Самсоновича Коробочка… Прощание с покойным состоится…»

Дозвониться до квартиры Жоры я не смог, как не смог оставаться в Москве. На другой день мы с женой были на могиле Жоры. Он похоронен на старом кладбище Николаевска-на-Амуре, прямо у кладбищенской дороге, в низине. Шел сильный дождь, и свежий надмогильный холмик на наших глазах погружался под воду вместе с венками живых и бумажных цветов и черными лентами. Огромный портрет Жоры под стеклом стойко сопротивлялся порывам холодного ветра.

От Наташи, которая находилась в кардиологическом отделении центральной больнице с острым инфарктом миокарда (так она отреагировала на скоропостижную смерть мужа), мы и узнали удивительную историю о «безвременном уходе из жизни» Жоры.