Евгений Черносвитов - Формула смерти. Издание третье, исправленное и дополненное

Экзистенциалисты, вышли все до одного из русских писателей. Я готов это доказать. Хотя Лев Шестов в «Апофеозе беспочвенности» и «Достоевский и Ницше. Философия трагедии», уже сделал это блестяще и основательно. По сути дела экзистенциалист родился «из загадочной русской души». А загадка то вся в безысходности .«Лишний человек» – синоним нигилиста, все та же русская душа, в осознании своей безысходности . Экзистенциалисты возвели безысходность возвели в абсолют, объявив природу человека изначально трагической. Это, конечно, был шаг вперед по осмыслению трагедии. По крайней мере, библейская изначальная греховность человека, превращающего его в раба Божия, была преодолена. Но, логика трагичности человека оставалась логикой вины, внутреннего мотива влечения к смерти. Не этот ли мотив был главной движущей причина всех поступков Христа? Вина за все человечество! Но, перед кем? Перед создателем? Христианство на этот вопрос не имеет ответа. А, если человек изначально не виновен (не винен, как дитя), то искупление не имеет смысла. Смерть трагична без Воскресения. Жизнь трагична без смерти. Самое жестокое наказание Божие – бессмертие.

Выше названные модусы трагедии от Софокла до М. Горького, имеют еще одну общую составляющую. Страх. Только для Л.Н.Толстова нет ничего страшнее смерти. В «Смерти Ивана Ильича», герой в ужасе перед неминуемой и близкой смертью (он, как помните, неизлечимо болен), говорит: « Все лучше смерти!» А другой герой, также объятый страхом перед смертью, которая для него может быть реальностью каждую секунду (пленный Пьер Безухов), фактически сходит с ума, ибо его сознание не может вместить в себя весь ужас смерти. И он, противопоставляет смерти свою бессмертную душу. Он ничего не открывает тем самым нового. Душа эта становится инобытием самой Вселенной. А человек раздваивается. Такое отношение к смерти, если и не вытекает из изначального чувства греховности, то зиждется на чувстве вины и страха. Не трудно догадаться, как это отношение сложено. Вся западная культура, которой вот уже 30 лет, опирается на страх смерти, чувство вины и греховности человека Это идет, вероятно, передается от поколения к поколению от древних Египтян, где смерть была правдой человеческого бытия. К смерти готовили с самого начала всех и каждого: от беднейшего торговца водой до могущественного фараона. Эхнатон , изгнав из Египта всех богов, даже Амона, не посмел тронуть Осириса. Он просто запретил о нем говорить, и только. Потому Атон, Бог Солнце – не мог долго сиять над новой империей Египта. Осирис его победил, вернув на место всю свою потустороннюю рать многочисленных божков, кумиров и идолов. Монотеизм Эхнатона двойственен, амбивалентен. Но и христианство амбивалентно, ибо кроме Создателя есть Разрушитель, Сатана . Что такое Сатана? Если не божье создание (падший ангел), то равный Создателю бог. А, может быть – обратная сторона Бога? Бог тогда так же, как человек, амбивалентен и трагичен. Но, это уже современное прочтение Людвига Фейрбаха, ничего не понимающего в природе трагедии.

Только первые трагики эллины понимали трагедию как обязательный момент жизни человека . Вернее – его натуры (конституции, личности, индивидуальности). Но, что самое главное, как определенный возраст. Наверное поэтому, они и назвали этот факт биографии человека козлиной песнью. Самой печальной песнью, какая возможна на земле. Связав трагедию с человеком, они тем самым указали, во-первых, на животную природу человека. Во-вторых, на возрастные перемены в человеке. Все остальное, что касается трагедии – от лукавого.

Очень тяжело на сердце от козлиной песни. Не каждый сможет дослушать ее до конца. От нее сердце начинает испытывать особую физическую боль . Я сам тому свидетель, и знаю, что говорю! Привыкнуть к этой боли невозможно. Не сродни ли она предсмертной тоске, которую А. Г. Амбрумова назвала психальгией. В 99 случаях из 100, психальгия заканчивается самоубийством. Ни чувство изначальной греховности, ни вина, ни страх смерти, поющий свою предсмертную песнь козел, естественно, не испытывал. То, что он делал, несомненно, он подавал сигнал. И этот сигнал, воспринимаемый так тяжело человеком, вероятнее всего несет для нас важную информацию о жизни. Эта информация, вероятнее всего, предчувствие беды (горя).