Патрик Уайт - Фосс

– Я рад, что увидел ее, – признался он. – Это было прекрасное зрелище! И еще она мягкая, как одуванчики.

Фосс предложил вернуться в глубь шалаша, ведь предрассветный воздух мог быть для него опасен.

– Я ничего не почувствую, – сказал Гарри. – Накроюсь до подбородка. К тому же, лежа здесь, я смогу лучше защитить вас.

Фосс засмеялся.

– Эх, Гарри, было бы кого защищать! Сомневаюсь, что я теперь хоть кому-то интересен.

– Я рассказывал, что у меня был тритон в банке? – спросил Гарри Робартс. – И птица в клетке. Она не пела, но я все равно ее полюбил. Пока они не открыли дверцу… Сэр, скажите, эта штука в небе надолго?

– Нет, – ответил Фосс. – Она улетит.

– Жаль, – сказал мальчик. – Я мог бы к ней привыкнуть.

– Спи, Гарри, – пробормотал Фосс, раздражаясь.

– Не могу. Бывают ночи, когда в голове у меня крутится все-все, что я видел. Помните тот ваш сундук, что я занес на борт, там, у лондонской реки?

Мужчина промолчал.

– Помните летучих рыб?

– Да!

Мужчина наконец разъярился:

– Ты что, спать не собираешься?

– У нас будет время выспаться. Сон никуда не уйдет. Если только собаки не выкопают. И даже тогда они всего лишь разбросают кости.

– Ты сам как собака! – воскликнул мужчина.

– Вы и правда так думаете? – сонно вздохнул мальчик.

– К тому же бешеная!

– Которая лижет руки…

– Нет. Которая рвет мысли на части!

Оба уснули или, точнее, впали в оцепенение, подобное сну, и Фосс понял, что любит этого мальчишку и вместе с ним всех людей, даже тех, кого раньше ненавидел, и такая любовь – труднее всех прочих, потому что основана на осознании собственной вины.

Затем сон восторжествовал, и изредка слышалось ворчание черных, все еще уповавших на милость огненного змея, и треск земных огней, у которых они лежали, и хруст ветвей, ломавшихся в темноте сами по себе, похоже, под весом времени.

Пока они спали, в шалаш вошел старик, переступил через тело Гарри Робартса, сел и стал смотреть на Фосса или же сторожить его. Всякий раз, когда тот просыпался и замечал присутствие черного, он ничуть не удивлялся, словно ожидал увидеть кого угодно. В неверном свете костров худой старик был единственным ровным черным штрихом, а к утру обесцветился до серой золы и превратился в терпеливое пятно.

Фосс то дремал, то просыпался. Серый свет, в котором он плыл, отличался чудесной мягкостью и падал хлопьями как зола, в результате чего немец преисполнился благодарности ко всем присутствующим и даже поднял взгляд, пытаясь выразить свои чувства словами, когда над ним склонился то ли старик, то ли женщина. В сером свете стало ясно, что это женщина, и груди ее висели над его лицом словно пустые мешки из кожи.

Осознав свою ошибку, пленник пробормотал извинения, и пепельная фигура возобновила бдение. Впрочем, в том не было необходимости, поскольку их взаимопонимание стало расти. Женщина сидела, глядя на свои колени, и сероватая кожа постепенно оживала, пока ее полное, белое, безупречное тело не превратилось в сияющий светоч.

Благодаря сиянию он наконец узнал ее лицо и подошел бы к ней, но уже не смог найти в себе сил, ведь тело его износилось.

Вместо этого она пришла к нему, и его тут же затопили свет и воспоминания. Лежа с ней рядом, он утратил свое отрочество, ускользнувшее от него в плеске воды и шуршании грубого полотенца. Ими овладело непрерывное лето. Он жадно кусал листья, которые росли у нее на губах, и полные, шелковистые, молочные бутоны ее грудей. Они держали в ладонях головы друг друга и вглядывались в глаза с безжалостностью детей, читающих чужие тайны, и видели все слишком ясно. Однако в отличие от детей они были вынуждены признать собственные ошибки.

Так они и росли вместе, любя друг друга. На теле его не было такой загноившейся язвы, которой она побрезговала бы коснуться с нежностью. Он целовал ее раны, даже самые глубокие, причиненные им самим и оставленные гнить.

Будь у них время, мужчина и женщина могли бы исцелить друг друга. В том-то и печаль, что времени у них не было. Время само по себе есть рана, коей не дано затянуться.

– Что это, Лора? – спросил он, касаясь корней ее волос на висках. – Кровь еще течет…

Однако ответа уже не услышал. Он вывалился из сна в утро.

Худой черный старик, сидевший на полу шалаша из веток и наблюдавший за белым человеком, прихлопнул первых мух, затем с трудом поднялся на ноги. Перешагнув через тело мальчика, неподвижно распростертого поперек входа, он вышел.