Патрик Уайт - Фосс

О, детство в лунном свете среди араукарий и неподвижных статуй! Какое ты твердое – я сломал руку, чтобы убедиться, и рана пахла порохом и морозом. Часто шаги на гравиевых дорожках были не моими, а тиса и лавра; иные голоса уносили прочь от меня мою песню; лица принадлежали вовсе не тем, кого я знал. Все они лихо кружились в танце, только я один оставался пленником камня.

Я уже ничего не ждал, и вдруг мне было даровано знание: так оно и есть. Мы встречаемся лишь на расстоянии, а сближают нас сны. Яркие утра подобны скачущим лошадям. Спасательная веревка превращается в волосы. Молитва, конечно, сильнее, но что такое сильный?

О, детство! О, иллюзии! Время не порвет вашу цепь из пестрых носовых платков, не избавится от кружавочек и оборочек…»

Читая поэму, Фосс ненавидел ее и возмущался. Так сумасшедшие на улице оборачиваются и пристально смотрят, и вторгаются в чужую душу, и мысли их переплетаются, и они познают друг друга, так и это стихотворение набросилось на читателя, и теперь он кусал ногти, чувствуя себя изобличенным.

Если он и продолжил листать книжку и всматриваться в темные каракули на смазанных страницах с загнутыми уголками, то больше не испытывал ни малейшего энтузиазма. Честно говоря, видеть он не хотел, но чувствовал, что должен. Свет гаснущего костра был неумолим.

Собственное дыхание преследовало его, пока он читал расплывчатые страницы. В тот ночной час звуки были тонки и ужасны. Даже спящие, которые обычно ворочались и звали друг друга, обратились в камень, на бледно-коричневых неподвижных телах лежала пыль бледного сна.

И тогда Фосс нашел еще одно произведение и едва не разорвал книжку пополам, чтобы лучше разглядеть строчки. Оно было озаглавлено «Заключение» и написано той же робкой рукой, с такой же глубокой оборонительной линией под ним. Лемезурье написал:

Человек – Король. Они облачили его в одеяние цвета неба. Корона его оплавилась. Он ехал через свое пыльное королевство, которое на один сезон воздавало ему должное жасмином, лилиями и видениями воды. Они нарисовали его тайны на скале, но убоялись его присутствия и убежали. И он это принял. Он продолжал пожирать расстояния и возносить солнце ввысь по утрам, а по ночам луна была его рабой. Лихорадка превратила его из Человека в Бога.

Я смотрю на карту своей руки, на которой реки текут на северо-восток. Я смотрю на свое сердце, которое есть центр. Моя кровь омоет землю, и та зазеленеет. Ветра понесут дымные легенды. Птицы, что выклевали глаза провидца, уронят свои тайны в трещины скал, и деревья произрастут, чтобы прославить божественную сущность своими синими листьями.

Смирение – мое бригалоу, и я должен помнить: здесь я найду тень, в которой сяду. Чем слабее я становлюсь, тем я сильнее. Иссохнув, я с изумлением вспомню видения любви, несущихся лошадей, тонущие свечи, голодные изумруды. Насытится лишь добродетель. Пока солнце не избавило меня от тела, несчастные ребра мои ломал ветер, череп мой расщепила зеленая молния.

Обратившись в ничто, азъ есмь, а любовь – самый простой из всех языков!

Тогда я не Бог, а Человек. Я Бог с копьем в боку.

Поэтому они выводят меня, когда горят костры, и запах дыма и золы побеждает запах пыли. Копья неудач поедают мою печень, пока люди-муравьи ждут, чтобы исполнить свои маленькие ритуалы.

О Боже, Боже мой, если мера страдания определяется по душе, то я проклят навеки!

К вечеру они отрывают ногу, мою сладкую, отвратительную плоть из марципана. Они разминают мое сердце тощими руками.

О Боже, Боже мой, пусть они сделают из него сосуд, который претерпит до конца!

Плоть разрубят на куски и съедят, потому что она выдержала испытание временем. Бедная, истрепанная плоть. Они охотятся на кенгуру, отрезают его достоинство и обгладывают обугленные кости, а потом почитают его, нарисовав охрой на стене. Где дух? Они говорят: он ушел, он ушел прочь, он повсюду. О Боже, Боже мой, молю забрать дух мой из останков моих и рассеять его, чтобы был он везде: и в скалах, и в пересохших источниках, и в истинной любви всех людей, и в Тебе, о Боже, наконец…»

Дочитав, Фосс захлопнул книгу.

– lrrsinn! [34] Бред какой-то! ( Нем .) – сказали его губы.

Он протестовал всеми фибрами души, из самой ее глубины, из начала своей жизни. Если больному человеку нравится занимать себя подобным образом, решил он, это его дело.

Однако человеку здравомыслящему не удалось в полной мере себя убедить, находясь в этой тесной пещере. Он снова лег на одеяло, весь дрожа. Горло пересохло и саднило.