Тим О'Брайен - Вещи,которые они несли с собой

– Перестань. Я не люблю таких слов.

– Куда же тут денешься?

– Да, но мне неприятны эти слова.

– Замечательно. Как ты хочешь, чтобы я это называл?

Ясное дело, подумал он, история не для Салли Кремер. Она теперь вообще была Салли Густафсон. Макс наверняка оценил бы его рассказ, в особенности иронию. Но Макс был не более чем отвлеченной идеей, что, в свою очередь, заключало в себе изрядный заряд иронии. Будь рядом его отец, пока он, как заведенный, кружил вокруг озера, он посмотрел бы на него краем глаза, убедился, что дело не в грубости выражений, а в сути происходящего, вздохнул, сложил руки и ждал продолжения.

– Пустырь из утрамбованного говна, - продолжал Норман Баукер. - И в эту ночь я мог бы заработать «Серебряную звезду» за доблесть.

– Да-да, - пробормотал бы отец. - Я слушаю.

«Шевроле» плавно перекатился через виадук и пошел вверх по узкой гудроновой полосе. Справа лежало озеро. Слева, через дорогу, почти все лужайки выгорели, как выгорает в октябре кукуруза. Вращающаяся поливалка с безнадежным упорством орошала огород доктора Мейсона. Степь уже запеклась насухо, но в августе будет хуже. Озеро зацветет ряской, площадка для гольфа окаменеет, стрекозы начнут засыхать от жажды.

Мимо громоздкого «Шевроле» промчался мыс и промелькнул киоск, где продавали мускатный лимонад.

Он объезжал озеро в восьмой раз.

Мелькали вдоль шоссе красивые дома с причалами и деревянными столбиками. Сланцевый парк, мост, вокруг Закатного парка - как по накатанной колее.

Два мальчугана еще не завершили переход длиною в семь миль.

Человек в лодке на середине озера возился с мотором. Болотные курочки торчали, как деревянные, люди на водных лыжах выглядели загорелыми и здоровыми, школьники-оркестранты собирали инструменты, женщина в коротких брючках терпеливо насаживала наживку для последней попытки.

Странно, подумал он.

Лето, жара и непонятная отстраненность от всего. Рабочие почти завершили приготовления к фейерверку.

Норман Баукер повернулся к солнцу лицом и решил, что времени семь часов. Усталый голос в приемнике подтвердил его правоту и сполз в воскресную дремоту. Макс Арнольд заметил бы что-нибудь про усталость диктора, связав ее с ярко-розовым небом, войной и отвагой. Жалко, что Макса нет. Жалко, что отец, прошедший свою войну, теперь отмалчивается.

Так много надо бы рассказать.

Про нескончаемый дождь. Про холод, пробирающий до костей. Доблесть не всегда сводится к мгновенным решениям. Она иногда накапливается постепенно, как холод. Один и тот же человек может быть храбр до определенной черты, а за чертой уже не так храбр. Иной раз ты способен на подвиг, идешь прямо на вражеский огонь, а после, когда вся обстановка вокруг несравнимо легче, огромных усилий стоит не закрывать глаза. А иногда, как на том поле, грань между отвагой и трусостью определяется нелепостью, ерундой.

Тем, как на земле вздуваются пузыри, и запахом.

Тихо, не повышая голос, он бы досказал все, как было.

– Ночью нас накрыл минометный обстрел.

И описал бы нескончаемый дождь, ползущую по земле тучу, рвущиеся мины в тумане. Темень и влага. Как если бы само поле взорвалось. Дождь, жижа и шрапнель, бежать некуда. Осталось зарыться в слизь, укрыться и ждать. Он описал бы призрачные картины, мелькавшие перед ним. Он видел парня, лежащего рядом с ним в яме, тот закопал себя целиком, кроме лица; вдруг парень подмигнул ему. Грохот отовсюду - протяжный гул, разрывы мин, крики. Кто-то начал пускать ракеты. Яркие вспышки, красные, зеленые, белые. Дождь, как на цветных фотографиях.

Земля кипела. Взрывы оставляли глубокие скользкие воронки и обнажали толщу многолетних, может быть, вековых пластов экскрементов. Из глубины поднимались пузыри вони. Две мины легли неподалеку, третья еще ближе, и сразу он услыхал вскрик. По голосу он узнал Киову. Придушенный, рваный вопль, но это был он. Странный булькающий отзвук вплетался в крик. Он откатился набок и пополз по направлению звука в темноте. Дождь падал ровными, тяжелыми струями. Всюду, куда хватал глаз, бегло вспыхивали разрывы. Рядом взлетел фонтан воды и дерьма, и он на несколько секунд нырнул с головой в грязь. В ушах отдавался стук сердечных клапанов. Он ясно слышал, как они ходят взад-вперед на волоконных креплениях. Вот это да, мелькнуло у него в голове. Когда он приподнялся, два красных огня зажглись в небе мягкими рассеянными лучами, и в их свечении он увидел широко открытые глаза Киовы, тонущие в склизкой грязи. Он замер в неподвижности, застонал, потом сдвинулся, боком прополз вперед, но, когда добрался, Киова исчез почти целиком. Над поверхностью виднелись колено, рука с золотым браслетом часов и носок ботинка.