Константин Романенко

Но и после этого Сталин не стал торопить события. Лишь в период работы в Москве с 21 по 26 октября планового пленума РВС СССР Сталин в узком кругу заслушал мнения Дубового, Якира и Гамарника по поводу необходимости ареста Тухачевского. Затем в присутствии Сталина, Ворошилова и Орджоникидзе в Кремле состоялась очная ставка между Какуриным, Троицким и Тухачевским.

Кандидат в Бонапарты лицемерил и юлил, но, хотя оба обвиняемых подтвердили свои показания, ему поверили. В письме Молотову Сталин написал 23 октября: «Что касается Тухачевского, так он оказался чист на все 100%. Это хорошо».

Вот и вся пресловутая «чрезмерная подозрительность»... Черная история ниспровергателей «культа» шилась белыми нитками. Более шести с половиной лет спустя, на заседании Военного совета при НКО в июне 1937 года, Сталин так прокомментировал эти эпизоды: «Мы обратились к тт. Дубовому, Якиру, Гамарнику. Правильно ли, что надо арестовать Тухачевского как врага. Все трое сказали, – нет, это должно быть какое-то недоразумение, неправильно... Мы очную ставку сделали и решили это дело зачеркнуть. Теперь оказывается, что двое военных, показывающих на Тухачевского, показывали правильно...».

Между тем причины если не для ареста, то для удаления Тухачевского из армии были. Уже после ареста в 1937 году 1 июня Тухачевский собственноручно писал в своих показаниях, что летом 1930 года «когда на XVI съезде партии Енукидзе имел со мной второй разговор, я весьма охотно принимал его установки. Енукидзе, подозвав меня во время перерыва, говорил о том, что хотя правые и побеждены, но они не сложили оружия, перенося свою деятельность в подполье. Поэтому, говорил Енукидзе, надо мне законспирированно перейти от прощупывания командно-политических кадров к подпольной организации на платформе борьбы с генеральной линией партии за установки правых.

Енукидзе сказал, что он связан с руководящей верхушкой правых и что я буду получать от него дальнейшие директивы. Я принял эту установку, однако ничего конкретного предпринять не успел, т. к. осенью 1930 года Какурин выдвинул против меня обвинение в организации военного заговора, и это обстоятельство настолько меня встревожило, что я временно прекратил всякую (подрывную) работу и избегал поддерживать установившиеся связи». Но терпения у честолюбивого «подпоручика» хватило ненадолго. Уже через год он вернулся к своим планам о заговоре.

Конечно, решая важные государственные, политические, идеологические и хозяйственные вопросы, Сталин знал, что недовольные имеются в разных слоях общества. Но могло ли быть иначе? Люди, причисляющие себя к интеллигенции, вообще склонны к брюзжанию в отношении любой власти; это даже считается признаком хорошего тона.

Но он не стремился множить число «обиженных», наоборот, он старался перетянуть недовольных на свою сторону. И то, что его намерения не всегда заканчивались успехом, не являлось якобы следствием его подозрительности. Подвергнутый резкой критике на апрельском 29-го года пленуме, Рыков признал все свои ошибки, заявив, что будет «решительно вести борьбу против всех уклонов от генеральной линии партии и прежде всего против правого уклона».

Однако то было лицемерие. Сын уездного торговца из Саратовской губернии, этот невысокий худой человек, с вытянутым лицом и широкими усами, в период разгрома зиновьевцев поддержал Сталина, но он активно присоединился к правым, выступив против индустриализации и коллективизации. То, что «правые » потерпели в открытой борьбе поражение, не стало ее прекращением. Менялись только формы; приглядываясь, осматриваясь по сторонам, заговорщики рассчитывали, в какую сторону дует ветер. Позже Ягода говорил следователю, что с тридцатого года «тактика правых приняла характер нелегальной борьбы с партией».

Он знал, о чем говорил. Верхушка лидеров правого уклона продолжала тайные встречи и поиски сочувствующих. В это время Ягода снова встретился с Рыковым. На допросе в 1937 году он показал: «На меня центром правых была возложена задача ограждения организации (правых) от полного провала. В разговоре с Рыковым на эту тему я так определил свое положение: «Вы действуйте. Я вас трогать не буду. Но если где-нибудь прорвется, если я буду вынужден пойти на репрессии, я буду стараться дела по правым сводить к локальным группам, но не буду вскрывать организацию в целом, тем более не буду трогать центр организации».

Сталин не знал об этом сговоре, но, видимо, у него были основания для недоверия Председателю СНК. Находясь в отпуске, 22 октября 1930 года он писал из Сочи Молотову: «Мне кажется, что нужно к осени окончательно решить вопрос о советской верхушке... Первое. Нужно освободить Рыкова... и разогнать весь их аппарат. Второе. Тебе придется заменить Рыкова на посту председателя Совнаркома и СТО (Совет труда и обороны. – К. Р.)... все это между нами, подробнее поговорим осенью, а пока обдумай это в тесном кругу...»