Константин Романенко

Обращает на себя внимание то, что следователи-профессионалы не спешили проводить первый допрос арестованных. Тухачевский, арестованный 22 мая, не допрашивался до 25-го, а Фельдман, выразивший готовность давать показания уже 15 мая, попал на допрос только 19-го числа.

Эта «выдержка» делалась умышленно, с расчетом на то, что, оказавшись в первый раз в жизни в одиночной камере, изолированной от внешнего мира, арестованный пребывает в состоянии стресса, когда минуты тянутся, как вечность. Полная изоляция, отчаяние от потери перспектив дальнейшей своей судьбы заставляет его тысячу раз «прокручивать» в подсознании обстоятельства, вызвавшие заключение. В мучительных душевных «пытках» ощущения неизвестности воля быстро иссякает, ломается, и когда арестованного вызывают на допрос, он воспринимает встречу со следователем почти как обретенное благо.

Однако та поспешность, с которой стал давать показания Тухачевский, поразила даже специалиста НКВД. Следователь Ушаков-Ушамирский, который вел дело Тухачевского, рассказал: «Я его пальцем не тронул и был поражен, что такой сильный физически и духовно (маршал, герой войны) так сразу во всем признался ». Впрочем, это не совсем так – на первом допросе, когда была проведена очная ставка Тухачевского с однодельцами, он, как и все, сначала отрицал свое участие в заговоре.

И услужливо уличавший его Фельдман позже писал: «Я догадывался наверняка, что Тухачевский арестован, но я думал, что он, попав в руки следствия, все сам расскажет – этим хоть немного искупит свою тяжелую вину перед государством, но, увидев его на очной ставке, услышал от него, что он все отрицает, и что я все выдумал... ». Поэтому Фельдман «помог» Тухачевскому «раскаяться».

Конечно, члены «команды» Тухачевского не прошли царские тюрьмы, подобно революционерам-профессионалам. «Командуя» воинскими соединениями, они сами не ходили в штыковую атаку, у них не было возможности закалить свое мужество. Эти люди были и дилетантами политической борьбы, да и бороться им было не за что – у них отсутствовала идея, высокий смысл, ради которого можно было пойти на эшафот с гордо поднятой головой.

Единственное, что какой-то период могло удерживать их от разоблачения подельников, было нежелание признаваться в собственной трусости. Поэтому они и просили предоставления уличающих показаний или очной ставки.

Но когда им предъявляли показания других, когда выяснялось, что следствие имеет уличающую их информацию, то они уже не испытывали страданий «совести». Если тайное стало явным, они не видели смысла скрывать истину. Признание уже не ущемляло остатки гордости, за проявление собственного малодушия. Теперь следователи едва успевали заполнять многостраничные листки протоколов. Услужливо сдавая соучастников, заговорщики выгораживали только себя.

Г. Смирнов указывает, что «в следственном деле Тухачевского... есть показания, написанные его рукой на 143 страницах! Показания аккуратно разделены на несколько глав, с подпунктами, исправлениями и вставками. Написаны они четким почерком со всеми знаками препинания, абзацами и примечаниями. В них он последовательно, поэтапно и скрупулезно вскрывает мельчайшие детали заговора, выдумать которые не мог бы ни один следователь ...».

Свои собственноручные показания Тухачевский завершил 1 июня. Он предварил их пояснением: «Настойчиво и неоднократно пытался отрицать как свое участие в заговоре, так и отдельные факты моей антисоветской деятельности, но под давлением улик следствия я должен был признать свою вину. В настоящих показаниях я излагаю свою антисоветскую деятельность в последовательном порядке ».

Первый раздел показаний, фрагменты которых приводились выше, подследственный озаглавил: «Организация и развитие заговора». В этой части Тухачевский в хронологической последовательности перечислил фамилии людей и обстоятельства вовлечения их в заговор. Однако он довольно скупо сообщил о практических вредительских и агентурных действиях.

Так, он лаконично признавал: «В зиму 1935-1936 года я поставил Ефимову и Ольшевскому задачу подготовить на время войны диверсионные взрывы наиболее крупных арт. складов. Туровский в 1936 году сообщил мне, что Саблиным переданы планы Летичевского укрепленного района польской разведке. Алафузо передал польской и германской разведке, какими путями, не знаю, данные об авиации и мех. соединениях, а также об организации ПВО в БВО и КВО.