Константин Романенко

В этом довольно пространном заявлении Фельдман пишет: «После очной ставки с арестованным Тухачевским М.Н. (25 мая) и написания мною последних показаний от 23 мая Вы обещали вызвать меня к себе для сообщения (дачи) всех тех дополнительных фактов, относящихся к контрреволюционной деятельности армейской организации, которые я восстановлю в своей памяти. Не дождавшись вызова, и после краткого разговора с Вами, сегодня ночью я решил написать Вам из камеры, изложив новые обстоятельства, касающиеся заговора, о которых вспомнил за последние дни...»

Участники военного заговора не были борцами, вдохновленными идеей. Они хватались за любую соломинку. В приложении к записке Фельдман с подобострастием пишет: «Изложив Вам все факты, о которых я вспомнил за последние дни, все же прошу Вас, т. Ушаков, вызвать меня лично к Вам. Я хочу через вас или т. Леплевского передать народному комиссару внутренних дел Союза СССР тов. Ежову, что я готов, если это нужно для Красной Армии, выступить перед кем угодно и где угодно и рассказать все, что я знаю о военном заговоре.

И это чистилище (как Вы назвали чистилищем мою очную ставку с Тухачевским) я готов пройти. Показать всем вам, которые протягивают мне руку помощи, чтобы вытянуть меня из грязного омута, что Вы не ошиблись, определив на первом же допросе, что Фельдман не закоренелый, неисправимый враг, над коим не стоит поработать, потрудиться, чтобы он раскаялся и помог следствию ударить по заговору. Последнее мое обращение прошу передать и тов. Ворошилову».

Начальника отдела внешних сношений НКО А.И. Геккера, на причастность которого к заговору Примаков указал 21 мая, арестовали 30 числа. Уже через день (1 июня) в заявлении на имя Ежова Геккер признал себя виновным и назвал своим вербовщиком Тухачевского. На последовавших допросах 1-го и 9 июня он подтвердил показания, добавив, что был в близких отношениях с Серебряковым и Сокольниковым, и разделял взгляды правых – Рыкова, Бухарина. Геккер показал, что знал о Тухачевском как главе центра заговора военных и по его поручению установил связь с генеральными штабами Германии и Японии.

Трудно сказать, почему в это время не арестовали Гамарника? Правда, 30 мая Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о его увольнении с должности. В решении отмечалось: «Отстранить т. Гамарника и Аронштама (родственника жены Тухачевского. – К. Р.) от работы в Наркомате обороны и исключить их из состава Военного совета как работников, находившихся в тесной групповой связи с Якиром, исключенным ныне из партии за участие в военно-фашистском заговоре».

Но когда на следующий день, 31 мая, по приказу Ворошилова к Гамарнику явились заместитель начальника Политуправления А. Булин и начальник управления делами Наркомата обороны И. Смородинов, чтобы объявить приказ об увольнении из Красной Армии, – Гамарник застрелился. Он пустил в себя пулю сразу после ухода посетителей. У него не было иллюзий в отношении своего будущего. Вскоре были арестованы его ближайшие сотрудники; М.В. Сангурского, который пользовался покровительством Гамарника и был заместителем командующего Дальневосточным фронтом Блюхера, арестовали 1 июня.

Если день 30 мая был днем очных ставок, то 31-е число можно назвать днем заявлений или «моментом истины». Их писали все будущие участники процесса. Правда, исключением стал Уборевич. Впрочем, он тоже запирался недолго. Свое заявление он написал через день после очной ставки – 1 июня. В нем он признал, что является членом антисоветского военного заговора и намерен правдиво изложить все обстоятельства, связанные с его участниками.

«Заговор, – писал Уборевич, – возник в 1934 году, и тогда же меня вовлек в заговор Тухачевский». Это заявление на 19 страницах, написанное на имя Ежова, и было представлено позже на совещании Военного совета. Уборевич указывал, что заговору предшествовала «военная групповщина», направленная против единства в армии и лично против Ворошилова. В результате он (Уборевич) сблизился с Тухачевским, а тот свел его с Якиром, который был в близких отношениях с Гамарником.

Он отмечал, что антисоветские настроения в этой группе росли, а после прихода к власти в Германии Гитлера у него, Уборевича, Тухачевского и Якира появилось неверие в военную мощь Советского государства, и они считали, что в будущей войне с Германией и Японией, а также с Польшей Красная Армия потерпит поражение.

Говоря о возникновении заговора в конце 1934 года, фактически Уборевич лишь констатировал момент собственного вхождения в число его участников. Он отмечает, что это был период, когда их (заговорщиков) «неверие переросло в пораженчество». Это послужило толчком к тому, что Тухачевский, Якир, Уборевич «начали проводить активную контрреволюционную работу, направленную на создание условий, обеспечивающих поражение Красной Армии в будущей войне».