Эриксон Стивен - Пыль Снов

- Я умею узнавать необходимость.

- Эрастрас, мое время подошло к концу. - Он пошевелил пальцами. - Оставляю всё на Близняшек. - Ассейл улыбнулся. - Лучший мой бросок.

- Отказываюсь верить. Ты не станешь в стороне перед грядущим. Я ничего не забыл. Помнишь силу, которой мы когда-то владели?

- Помню. Думаешь, почему я сижу здесь?

- Я хочу эту силу. Снова. И получу.

- Зачем? - спокойно спросил Костяшки. - Чего ты ищешь?

- Всего, что потерял!

- Ах, старый друг, ты не помнишь всего.

- О?

- Да. Ты забыл, что потерял в самом начале.

Повисло молчание.

Странник встал и отошел, чтобы долить вина. Вернувшись, поглядел на приятеля - Старшего сверху вниз. - Я пришел сюда, - произнес он, - не только ради тебя.

Костяшки моргнул.

- Я намерен призвать весь Клан Старших. Всех, кто выжил. Я Владыка Плиток. Они не смогут отказаться.

- Нет, - буркнул Костяшки. - Этого мы не сможем.

- Где она?

- Спит.

Странник скорчил гримасу. - Это я и так знал, Сетч.

- Сядь, Эрастрас. Прямо сейчас. Прошу. Давай просто... посидим. Выпьем за память дружбы. И за невинность.

- Когда кубки опустеют, Костяшки.

Он сомкнул веки, кивнул: - Так и будет.

- Больно видеть тебя таким, - сказал, усевшись, Странник. - Мы снова сделаем тебя прежним.

- Дорогой Эрастрас, ты ничему не научился? Времени плевать на наши желания, и ни один из существовавших богов не был безжалостнее времени.

Странник прищурил глаз. - Погоди, пока не узришь мир, который я переделаю. Ты вновь встанешь у Пустого Трона. Вновь познаешь наслаждение неудач, повергая мечтающих о лучшей доле смертных. Снова и снова.

- Помню, - пробормотал Костяшки, - как они сетовали на невезение.

- И пытались ублажить судьбу все новыми жертвами крови. На алтарях. На полях брани.

- И в темных сделках души.

Странник кивнул - обрадованный, утешенный. Да, следует выждать еще немного. Целительное мгновение. Оно всегда ему отлично служило.

Он может еще немного отдохнуть здесь.

- Тогда расскажи мне, - предложил Костяшки, - историю.

- Какую историю?

- О том, кто взял у тебя глаз.

Странник поморщился и отвернулся. Хорошее настроение испарилось. - Смертные, - буркнул он, - съедят всё.

***

В башне Азата, в комнате, бывшей целым миром, она спала и грезила. Грезы ее жили отдельно от времени, и потому она вновь брела по местности, умершей тысячи лет назад. Но воздух все еще свеж, небо над головой чисто, сверкает ртутным блеском - как в день яростного рождения. Со всех сторон здания, ставшие грудами обломков, кривыми костлявыми курганами. Прошедшие потопы запятнали все илистой грязью до уровня ее бедер. Она шла, удивляясь и даже не веря глазам.

Только это и осталось? Трудно поверить.

Курганы выглядели странно одинаковыми - груды камня почти идентичного размера. На улицах не было видно мусора; даже грязь облепила все аккуратной ровной коркой.

- Ностальгия, - произнес голос сверху.

Она встала, подняла глаза на белокожую фигуру, усевшуюся на одном из курганов. Золотые спутанные волосы отросли, в них появился намек на какой-то алый оттенок. Белый двуручный меч прислонен к боку, и кристальное навершие рукояти сверкает под ярким солнцем. Оно принимает много форм, это существо. Одни прекрасные, другие - как эта - подобные плевку в глаза. Кислотой.

- Твоя работа, так?

Рука провела по эмалевому лезвию - касание любовника, заставившее ее вздрогнуть. Он сказал: - Мне противна твоя небрежность, Килмандарос.

- А ты делаешь смерть столь... опрятной.

Он дернул плечами: - Скажи, если в последний свой день - или ночь, без разницы - ты обнаружишь себя в постели, в комнате. Слишком слабой, чтобы встать, но еще способной оглядеться - но не больше. Скажи мне, Килмандарос, не утешит ли тебя опрятность всего, что увидишь вокруг? Ты будешь понимать, что оно останется и после, неизменное, привязанное к медленному, весьма медленному ритму увядания?

- О чем ты спрашиваешь, Оссерк? О ностальгии по комнате, в которой я сейчас сижу?

- Не это ли финальный дар смерти?

Она подняла руки, показав ему кулаки. - Иди сюда, получи мой дар, Оссерк. Я знаю это тело, лицо, которые ты мне явил. Я знаю искусителя, знаю слишком хорошо. Иди же сюда. Неужели ты не скучаешь по моим объятиям?

И Оссерк хихикнул в ужасной яви сна. Таким смехом, который врезается в жертву, злобно сжимает горло. Презрительный, лишенный сочувствия смех его говорил: "Ты мне больше не интересна. Вижу твою боль, и это меня веселит. Вижу, что ты никак не избавишься от пустячка, который я легко выбросил, от заблуждения, будто мы все еще нужны друг другу".