Конрад Мейер - Святой

Произошло именно так, как предвещала монахиня. Но дорого пришлось заплатить за то, что из языческого ребенка вырос святой: кровью и бесчисленными бедствиями, падением короля и если не гибелью, то потрясением целого королевства. Я хочу вам теперь, – ибо так будет понятнее, – рассказать по порядку о том, кто были родители Томаса Бекета.

Эта повесть мне хорошо знакома; на нее не могла нарадоваться белокурая Хильда, в ту пору еще юная и невинная; она находила естественным то чудо, что двое любящих через все моря и земли отыскали друг друга.

Много лет тому назад случилось, что один лондонский купец, по имени Гилберт Бекет, отправился на восток, подвергся нападению и был взят в плен одним из правителей, кочующих по пустыне со своими всадниками и стадами. Но родная дочь язычника сжалилась над пленником и перерезала его путы. Не прошло и года, как она бежала вслед за саксом, ибо отдала ему свое сердце. Там, в Англии, сложены песни и рассказы про то, как языческая девушка, располагая в помощь своим желаниям и намерениям всего лишь двумя английскими словами – «Лондон» и «Гилберт», разыскала дорогу к своему возлюбленному.

– Послушай, Ганс, – тут каноник дал волю нарастающему в нем сомнению, – ты скачешь на крылатом коне выдумки не хуже, чем твой смуглолицый друг, сказочник из Кордовы. Не хватает лишь, чтобы ты стал клясться, будто сам был при этом!

Лучник равнодушно пожал плечами.

– Не я сам, господин мой, но лондонский мой хозяин, человек точный и сухой, часто рассказывал мне, как он, молодым подмастерьем, бегал по улицам города вслед за странствующей сарацинкой. Эта последняя останавливала каждого встречного и вопрошала: «Гилберт?» Таким образом она сделалась известной всему городу, и за ней следом ходило немало народу, вместе с ней взывавшего: «Гилберт», – кто из сострадания к прекрасной исхудалой женщине, отказывавшейся в своей печали от всякой пищи, кто издеваясь над безрассудной, желающей разыскать некоего Гилберта в Лондоне, где имя это столь распространено. Передают, что, наконец, истинный Гилберт выглянул в окно, вышел из дверей и, взяв язычницу за руку, привел ее к своему очагу.

При этом рассказе хозяин никогда не упускал случая прибавить: «Странствующие язычницы, Ганс, не приносят нам, христианам, ничего доброго. Лучше дитя пустыни осталось бы у себя в шатре, чем приплыть в нашу Англию и произвести на свет канцлера, изменившего своему народу».

Канцлер, знаменитый английский канцлер, услада и мудрость короля, предмет восхищения и зависти норманнов, ненависти и тайного страха саксов, был в то время у всех на устах. Его быстро восходящая звезда, сыпавшиеся на него, как из рога изобилия, милости и почести, его башни, замки, аббатства, его волшебные сады, необозримые леса, его свита – вначале из сотен, а потом из тысяч рыцарей, золотая упряжь его коней и мулов, роскошные пиры на его празднествах и неисчислимые толпы гостей, его драгоценные одежды и сверкающие камни, – все это наполняло лондонцев изумлением и давало пищу разговорам с утра до вечера.

В мастерской во время работы мне было не до того, чтобы затыкать себе уши, и они мне их прожужжали рассказами про сына сакса и сарацинки. Меня не удивляло, что его соотечественники приписывали ему все смертные грехи: для того имелись причины политические, так как канцлер был единственным саксом, на котором почили лучи королевского благоволения; но остается все же достойным внимания, что у отцов не нашлось ни одного доброго слова для того самого человека, на которого дети теперь молятся, коленопреклоненные.

Он был плохим сыном, не выносившим запаха отцовских бочек с маслом и тюков с товарами. Юноша поступил сначала на службу к одному из распутных норманских епископов; там он научился лепетать по-французски, и с тех пор с его уст не слетело ни одного слова на честном языке саксов. Чтобы изгладить следы своего саксонского, с отцовской стороны, происхождения, он с легким сердцем принял рукоположение в низший духовный сан от этого самого норманна. Затем, разбогатев, благодаря смерти своего отца, он переехал через море, отпустил в Кале своих верных саксонских слуг, нанял французскую челядь, обзавелся богатыми одеждами и объявился рыцарем. Через Аквитанию и Испанию он направился к мавританским дворам, влекомый туда своей материнской языческой кровью, и попал в высшую милость к кордовскому калифу. Там он занимался, вкупе с восточными мудрецами, астрологией и тайными науками и превзошел в этом вскоре своих учителей, так что по возвращении на родину ему удалось приворожить к себе адскими чарами короля Генриха. Во всем этом, господин мой, трудно доискаться золотого зерна истины, – и тем сильнее росло мое желание увидеть эту живую легенду собственными глазами; но мне пришлось запастись терпением, так как Томас Бекет находился в то время вместе с королем по ту сторону пролива, в Аквитании, области, принадлежавшей, как вы знаете, к собственным владениям королевы.