Конрад Мейер: Святой

– Да будет над вами милость спасителя и его пречистой матери, достопочтенный господин мой, – промолвил Ганс-англичанин, когда старик с ним поравнялся.

Последний, слегка озадаченный, остановил свой умный взгляд на том, кто приветствовал его, и внезапная мысль засветилась на его ясном лице, – мысль, очевидно, приятная, которую он, однако, сумел ловко скрыть.

Итак, арбалетчик первый обратился к нему со следующими словами:

– Разрешите осведомиться у вас, застану ли я в монастыре благородного господина Куно, вашего достойного брата? Он должен мне какую-то безделицу за исправленные самострелы, да, сверх того, еще за один, заказанный и изготовленный для него на английский лад три года тому назад; я желал бы, по своему обыкновению, получить все, что мне причитается, еще до наступления Нового года. На прошлых и позапрошлых святках я каждый раз заставал благородного рыцаря при пустом кошельке, ибо его упорно преследовала неудача при игре в кости. Нельзя ли узнать, как нынче обстоят дела?

– Об этом ты расспросишь его сам, после того как закусишь у меня, – отвечал старик. – Он вернется к ночи обратно в монастырь. Вся наша братия, пробст с капитулом, отправилась верхом на охоту, за исключением, как видишь, меня, старика. Мне хотелось сегодняшним выходом почтить нового святого, о страстях и чудесах которого вот в этот самый час, – он указал на стройно возвышавшийся собор богоматери, – повествует верующему народу некий умник из люцернских попов.

Его речи изгнали на сегодня из города мою братию, слишком ревнивую к славе святого. Но так как скорее любопытство, чем благочестие, направляло мои шаги, а снег небесный их затрудняет, то я без ущерба для своей души думаю повернуть обратно. Вели отвести твоего пегого к «Ворону». Вон там, у реки, стоит как вкопанный конюх из «Святого Мейнрада» и глазеет на собор богоматери. Твой пес, что так понуро сидит в снегу, может отогреться у моего кухонного очага. Но, клянусь окровавленной головой святого Феликса, я не могу больше стоять в воде. В этих снежных лужах притаилась коварная ведьма с клещами, я хочу сказать злая подагра, терзавшая меня всю зиму и только недавно выпустившая из своих когтей. А потом приходи ко мне, англичанин!

При этих крылатых словах господин Буркхард зябко закутался в свою шубу и с прежней осторожностью стал вновь подниматься по мокрому переулку. Ганс позвал зазевавшегося слугу и, вручив поводья своей кобылы, дал ему всякие поручения и указания для передачи хозяину и завсегдатаям «Ворона». Туда часто захаживали дворяне, среди которых у арбалетчика было немало заказчиков и должников.

Затем он отцепил от седла свою дорожную сумку, взял ее под мышку и направился вместе с Таппом, ни на шаг не отходившим от имущества своего господина, вверх по крутому переулку, ведущему в монастырь.

Приглашение каноника пришлось Гансу-арбалетчику кстати, ибо он был человеком расчетливым.

II

Зимний день был так темен, что узкая комната каноника, в которой он угощал своего гостя, освещалась более золотисто-мерцающим пламенем очага, нежели светом, проникавшим через высоко расположенное полукруглое оконце. Пока арбалетчик заканчивал свой ужин, г-н Буркхард, человек хрупкого сложения и умеренного образа жизни, уже несколько времени как сидел в кресле, покрытом мягкой овечьей шкурой, протянув к огню ноги, укутанные в мех. Седовласый, как и он, эконом убрал со стола посуду и поставил на каменный выступ камина кувшин крепкого местного вина и два серебряных кубка.

Каноник был в явно приятном расположении духа. Его радовало, что ему удалось в этот угрюмый зимний день завлечь под свой кров человека, столь близко знавшего свет и людей, так много постранствовавшего и обладающего подвижным умом, способного удовлетворить давно томившее его любопытство. Тонко вылепленная голова каноника, с редкими белыми как снег прядями волос, покоилась на красной подушке спинки; глаза его были закрыты, но в выражении лица чувствовалась живая радость по поводу удавшегося замысла.

Внезапно он открыл свои блестящие глаза и сказал:

– Да благословит господь твою трапезу, Ганс! Поверни свой стул и подвинься ко мне. Ты спрашивал меня, кто этот новый святой, прославляемый в соборе богоматери, нами же, канониками, поносимый. За едой я не считаю уместным говорить о церковных, тем паче о небесных делах; но теперь я к твоим услугам и готов дать ответ. Новый наш заступник перед господом, которым нас наградил святой отец всех верующих христиан, увидел свет в один год со мной. Уже это одно говорит против него. О святых можно сказать то же, что и о вине: чем оно старше, тем лучше и чудодейственнее! Вот как это вино, – и он отхлебнул из своего кубка, – кровь нашей родной земли, кровь от нашей крови – наша услада и сила с незапамятных времен, – таковы святые Феликс и Регула, над прахом которых воздвигнуты этот монастырь и город. Поколение за поколением служили они нам бесстрашными защитниками. В бедах мы сроднились с ними и многим друг другу обязаны. Их именем и печатью мы, по примеру отцов, скрепляем все наши дела. Я не хочу быть заносчивым и похваляться тем, что они, как это достоверно известно, прияв кровавые муки, несли свои отсеченные главы от места казни к берегу Лиммата и до сего места, сорок шагов ходьбы в гору, а ведь уж, наверное, никому из слабосильных нынешних святых за ними не угнаться! Для меня имеет значение уж одно то, что святые Феликс и Регула кровью постояли за свою веру перед лицом языческого государя, а не возносились духом и не восставали на христианского короля и своего ленного господина, как этот новоявленный святой моего возраста.