Сергей Заяицкий - Судьбе загадка (сборник)

Дверь в комнату вдруг распахнулась.

Вошёл небольшого роста плотный и уже пожилой человек в люстриновом потёртом пиджаке и в соломенной

фуражке. Он был красен красным загаром, оттенявшим его седые усы.

Вот,- проговорил Бороновский с некоторым страхом,- это доктор Андрей Петрович, а это Кошелев, Степан Андреевич… племянник Екатерины Сергеевны.

Очень приятно-с…

Доктор хмуро оглядел комнату, потом подошёл к Бороновскому и, глядя в пол, принялся щупать его пульс…

Гробовщика в гости позовите, чайку попить… чтоб гроб получше сделал,- грубо сказал он вдруг.

Бороновский смущённо поглядел на Степана Андреевича, словно хотел сказать: «Ведь вот – он всегда так, а между тем гуманнейший человек».

Небось вставали сегодня? Сознайтесь, вставали?

Только к окну… Вот их…

Ну, и подыхайте, мне наплевать!..

Андрей Петрович, голубчик…

Сами лечиться хотите, извольте-с… Мне хлопот меньше… Сволочь вы эдакая, ведь вам же нельзя двигаться… и разговаривать нельзя…

Я разве разговариваю?

Гостей принимаете… Вы бы салон открыли… Подумаешь… мадам Рекамье.

Я просто так зашёл,- пробормотал Степан Андреевич.

Да, вот вы просто так заходите, а человек из-за этого может околеть тут же, на месте… Нельзя ему говорить, понимаете, нельзя… Вы должны, если, конечно, добра ему хотите, кулак вот так держать у него перед пастью… Скажет слово – по зубам…

Андрей Пет…

Цыц!.. Ей-богу, ударю… Скотина какая!.. Одного лёгкого совсем нет, от другого осталась дыра с каёмочкой, а он все философствует… Душа, мол… бессмертье… Галиматью-то свою разводит… Лопух, лопух вырастет,- и на том скажите спасибо матушке-природе. А я тот лопух сорву и буду от мух отмахиваться… Понимаете?.. А я умру – другой будет моим лопухом. Вот тебе и мировая эволюция… Ну, дыхните-ка…

Он приложил ухо к груди Бороновского.

Степан Андреевич кивнул головой и на цыпочках направился к двери.

Бороновский тожекивнул.

Не болтай головой… Ещё вздохни… Скажи: раз, два, три…

Степан Андреевич вышел во двор.

Теперь уже прямо по улице направился он к дому священника.

И – странно. Опять у дома стоял фаэтон Быковского, но на этот раз выносили из дома корзину!

«Неужели уезжают,- подумал он.- О, счастье!»

Ему уже ясно представилось мелодраматическое объяснение в светленькой, чистенькой комнатке. Вероятно, будут сопротивления, а потом и слезы, но в середине произойдёт нечто, что заставит забыть и сопротивления и примирит со слезами. О, счастье!

Опять на крыльце четверо целовали одну, но поразило то, что эта одна была в шляпке и в пальто, а остальные все в самом домашнем: инженер в толстовке, Софья и девицы в шитых рубахах.

Ах!

Фаэтон с дребезгом покатил по булыжнику. Попадья покатила. Куда?

Степана Андреевича провожавшие (только провожавшие) заметили. Надо было идти по намеченному направлению, то есть к ним. Девицы кусали губы и медленно багровели. Софья щурилась и улыбалась. инженер кроил идиотскую харю.

– Здравствуйте! – сказал нарочито развязно Степан Андреевич.- Куда это Пелагея Ивановна поехала?

В Харьков, можете вообразить,- отвечала Софья.

Тоска по мужу,- подтвердил инженер.

Девицы взвизгнули и, теряя верёвочные туфли, ринулись в дом. Слышно было, как там они вопили от хохота Степан Андреевич против воли покраснел.

Заходите,- сказала Софья,- вы в трилистник играете?

Спасибо… Я, собственно, гуляю…

Не пойти ли купануться… а, Софи? Фи готофи? Степан Андреевич вышел в степь.

Вдали над чёрной дорогой стояло лёгкое облачко чёрной пыли.

Небо было ясное, синее.

Он оглядел весь этот чудесный пьянящий мир и со вкусом сказал:

Дура!

Дни потекли опять однообразно, и каждый день разбивался так: утром Купание с инженером, потом завтрак, потом спать, потом обедать, потом рассказывать про Москву и слушать рассказы про петлюровщину, махновщину и добровольщину. В тишине августовского вечера однозвучно лилась тётушкина речь.

– – … и тогда они ему кожу всю состругали рубанками и он, конечно, через три дня от гангрены умер. А ещё был у нас картузник Засыпка, так ему живот разрезали и кишками к дереву привязали. Ну, он, конечно, и часу не прожил… А картузы делал такие, что гвардейцы ему из Петербурга заказы присылали… Вера в это время уже не шила. Было темно. Розовый сумрак тихо надвигался на дом и на сад. Тускнели деревья.

А я вчера в комнате тарантула убила,- сказала Вера.