Сергей Заяицкий - Судьбе загадка (сборник)

В оживлённой таверне бражничали моряки.

«Коперник целый век трудился,- гремел рояль,- чтоб доказать земли вращенье».

Но затем сразу явилась та самая девушка, мечтающая у ручья.

«Грёзы Аталии были далеки».

«Дурак, зачем он не напился, тогда бы не было сомненья».

Но, спохватившись, нырнул последний аккорд в грустную «Ave Maria».

А моряки снова уже бражничали и швырялись бутылками, растерявшиеся звуки запрыгали в крамбамули и, спотыкнувшись, раскатились «Не плачь дитёй», Потому что толстомордый моряк хлопнул по плечу Джона и выплюнул надпись:

«Джон, ты что-то грустен сегодня».

И опять девушка у ручья, тигр в джунглях, и вдруг:

«Чтобы увидаться с Аталией наедине, Джон выбрал лунную ночь».

И вот тут-то, и вот тут-то… Степан Андреевич почувствовал, как вздрогнула его соседка. Да, это был он. Тот самый фокстрот, проглоченный тогда чёрною рясой. О, каким прекрасным казался Джон на фоне лунной джунгли!… Как огромны были глаза у Аталии… Ещё миг, и она перестанет отталкивать его. Уже… Перестала. И сразу разлетелась индийская ночь в пошлейшую электрификацию, и тускло просветлела надпись: «Конец первой части».

Но уже флюиды, флюиды незримые кружились по воздуху, и перестал острить инженер.

О, бедный, разбитый баклажанский рояль, зачем исторг ты из помещичьих недр своих греховные звуки, и разве не могла ну хоть под дюрановский вальс целоваться с Джоном Аталия? Да, конечно, могла, но ведь в этот миг не бывший полтавский «вундеркинд», а сам маэстро с хвостом и рогами разбрасывал по клавиатуре синкопы; но никто не видел этого маэстро, ибо темно было в зале, а если кто и видел, то побоялся бы сказать по соображениям цензурного свойства!

Много было ещё частей, и много тигров, и много крокодилов. Под марш Буланже швырнула Аталия в океан миллион фунтов стерлингов, и в ярости умчался на расфранчённом слоне посрамлённый капиталист. А флюиды все множились и плодились, и плечо льнуло к плечу, и локоны щекотали щеку.

«Граф Антон разочарованный вернулся в Лондон». «О, жестокая Аталия! Ты сидишь у камина». И вдруг полный мрак и затем под последние аккорды – надпись: «Усi пролетарскi покупцi купляють крам у Ларцi».

Электричество зажглось.

Мигая глазами, смущённо улыбались растроганные девицы.

Вот-с! Берите пример,- говорил инженер- Миллион в море швырнула. Да, будь я девушка…

Петька, не дури. Я что-то даже расстроилась.

Пелагея Ивановна шла, опустив голову, глазки её блестели, а руки дрожали.

Удивительно сильная фильма,- говорила Софья. – Я такую что-то в первый раз вижу.

– Ну, что ты. А «Леди Гамильтон»?

– Ну, там старина… В старину мало ли что было.

Пошли домой. Степан Андреевич пошёл провожать «компашку». Идя, Пелагея Ивановна один раз украдкой поглядела на него. Нет, это не Пелагея Ивановна, скромная кисейная попадья, поглядела на художника, члена Всерабиса Кошелева,- это Аталия, сестра Мэри Пикфорд, под вой тигров посмотрела на Джона…

Степан Андреевич-Джон поймал этот взгляд и в глухой тени акаций обнял и поцеловал красавицу прямо в горячие губы, и губы ответили ему так, что голова закружилась.

И радостный чёрт, услыхав поцелуй, взмыл по вертикали.

Степан Андреевич проснулся в настроении боевом, прекрасном настроении проснулся Степан Андреевич. Он весело перемигнулся с голубым миром и особенно тщательно пригладил пробор.

«После вчерашнего поцелуя ничего, если даже она догадается, что чулки другие,- думал он, погружая палец в зелёный липкий бриолин,- скажу, что потерял, только вот как отвадить всю эту компанию?»

Однако он тут же решил, что можно и просто прийти в гости, а там уже видно будет. Дорогу выбрал он кратчайшую, по задворкам через огороды. Но тут упустил он из виду одно замечательное свойство Баклажан. Дело в том, что Баклажаны, при всей их кажущейся простоте и наивности, в средней своей части построены, однако, по строжайшему плану на манер Петербурга, иначе говоря, все улицы там идут параллельно и перпендикулярно друг другу и сходство домов делает их почти неразличимыми для неопытного кацапского глаза. Степан Андреевич ткнулся на один огород, потом на другой, спугнул кролика, который, как мячик, вылетел у него из-под ног, наткнулся на какой-то плетень, которого, по его мнению, никогда раньше не было, т. е. когда они по этим огородам ходили в церковь. Наконец он решил выйти на улицу и повернул на какую-то тропинку.

Внезапные крики послышались между двумя белыми амбарами. Он увидал пыльных черномазых ребятишек, которые показывали дули Лукерье, ковылявшей по огородам со своею клюкою. Они что-то кричали ей по-украински. Среди непонятных слов Степан Андреевич различил, однако, припев: «Крашеные губки, драные юбки». Один из мальчиков подбежал к Лукерье сзади и сильно дёрнул её за подол. Послышался треск, и кусок гнилых лохмотьев остался у него в руках. Лукерья вдруг обернулась и клюкою ударила мальчика прямо по зубам. Крик негодования раздался кругом… Мальчик, которого ударила убогая, ринулся вдруг, как зверёныш, сшиб её с ног и что-то закричал другим мальчикам. Они мгновенно распластали Лукерью лицом в грядку и, задрав ей лохмотья, принялись хлестать крапивой, громко выкрикивая непристойное слово, которое в переводе на язык пристойности означает женщину лёгкого поведения.