Сергей Заяицкий - Судьбе загадка (сборник)

В комнате стало вдруг совсем тихо, и тишина эта не прерывалась очень долго, и за окном тоже молчал весь ночной мир.

Есть! – наконец прохрипел доктор. – Го… го…

Он, должно быть, хотел сказать «готов», но куда-то внутрь провалился конец слова.

Галька! – вдруг гаркнул он. – Ты куды провалилась… Ходи… Пан твой помер.

Но уже какие-то молодицы и старухи молча толпились в сенях и на крыльце.

Идёте, – сказал доктор, – тут им займутся. Охотников много снаряжать покойников на тот свет… Душно здесь…

Он с минуту поколебался, потом взял с груди мертвеца цветок и выбросил его в окно.

Они пошли по тёмной улице.

Они не сговаривались идти вместе, однако оба пошли по одному и тому же направлению, оба пересекли базарную площадь, прошли мимо собора, вышли в степь и взобрались на высокий обрыв, где оба сели и молча стали созерцать огромный торжественный небосвод. Звезды сверкали неподвижно, и только время от времени какая-нибудь звезда огненной змейкой прорезала пространство.

– Да,- сказал доктор,- умер наш Дон Кихот баклажанский.

Они помолчали.

– Вы что, сестрицу свою очень любите?

Да я её плохо знаю… Всю жизнь провели в разных городах. Я в Москве, она то здесь, то в Киеве.

Ага… Так, так… Гнуснейшая, простите меня, тварь. То есть это, конечно, с моей субъективной точки зрения. Жестокая девушка. Разве это не гнусность?

А вы её хорошо знаете?

Ещё бы. Ведь я почти всю жизнь в этой помойке жил…

Он кивнул на спящие Баклажаны.

Я помню, как покойный Александр Петрович сюда приехал ещё безусеньким таким следователишкой. И Екатерину Сергеевну сюда привёз… Я её тогда мысленно так прозвал: ангел в нужнике. Ведь Баклажаны есть не что иное, как гигантских размеров нужник… О, проклятые!.. Екатерина Сергеевна была, знаете ли, женщина очень тихая и кроткая и дочери своей, Вере вот этой самой, все отдала… Дочь теперь в благодарность её по щекам бьёт, когда та ей молиться мешает… Ну, да уж я знаю, не протестуйте… Врать не буду. Александр Петрович был человек простой, но честный и умный… по-своему умный, конечно. Мечтал он, знаете, об уюте эдаком семейном, чтоб в долгие осенние вечера в своём этом домике за самоварчиком посиживать и дочку на коленке качать. Вы знаете, ему место предлагали в столице. Один родственник о нем с министром Муравьевым говорил, и Муравьев его телеграммой вызвал и предложил место в сенате. А тот, знаете, что ответил:

"Ваше превосходительство, у меня там садик… уж позвольте мне в Баклажанах остаться». Министр, конечно, только, очевидно, плечами пожал… Что тут ответишь?

А он себе идеал жизни составил – не собьёшь И нашпарился он, доложу я вам, на этом идеале Дочка ему с пяти лет истерики стала закатывать, да какие… Чуть что ей наперекор, она хвать об пол всю посуду и орёт на все Баклажаны: «Папка, чёрт, поросёнок!» Это пятилетний-то ангелочек! Мило? Можете себе представить, что стало годам эдак к шестнадцати. Девка здоровая, прёт из неё сила, девать её некуда, – так что она тут разделывала. Отцу один раз лицо в кровь расколотила, а уж мать… Екатерина Сергеевна просто мученица – в буквальном смысле этого слова… Я удивляюсь, как она жива до сих пор…

Да… Конечно, сестрице вашей следовало бы замуж выйти, да её тут все женихи наши как огня боялись… молодёжь у нас была смирная. А она только ходит, фыркает: этот дурак, тот болван, третий пошляк. Срамила их при всем обществе. Молодой человек к ней с чувствами (ею многие увлекались), а она ему цитату из Гёте там или из Байрона. А тот их и не читал никогда… А она его на смех… Сама никого не любила… Постепенно все поклонники от неё отстали, кроме вот этого самого Бороновского. Он уж ей и стихи писал, и книги дарил, и на коленях руки её выпрашивал. Она, конечно, наотрез. Идиотом его, правда, не ругала, а поклонение его принимала вполне равнодушно.

Александр Петрович, слава богу, до главного безобразия не дожил. Умер он ещё при Скоропадском. Последнее время страшно жалко было на него смотреть. Несчастненький такой ходил. Все идеалы жизненные пошли псу под хвост. Шутка ли… После его смерти начался кавардак. Петлюра, Махно… пошла потеха. Появился тогда тут некий атаман Степан Купалов… Кто он был, чёрт его знает… Бандит, конечно, форменный. Гарцевал тут на белом коне и жидов нагайкой постёгивал. Увидал он Веру на базаре и ей воздушный поцелуй послал. И она, можете себе представить, в дьявола этого втюрилась. То есть, конечно, виду она не показывала, а все заметили, как восторженно она про него отзывалась. И красавец, и храбрец, и всё что хотите.